Иван Иваныч Рассказ из цикла «Непокоренные»

У кого как, а у меня одними из любимых уроков в школе были уроки труда… Девчонки щебечущей стайкой упархивали в свой портняжно-кулинарный класс. Там на обычных ученических столах возвышались швейные машинки «Чайка», а рядом с учительским местом располагался целый ряд электроплиток. Когда на них готовилось что-нибудь, то одноклассницы, приходя после уроков в раздевалку (обычно труд был последним, зачастую – двойным), благоухали такими вкусными запахами, что мы все сразу же торопились домой – пообедать или поужинать (в зависимости от того, в какую смену учились). Иногда от девчачьих щедрот нам перепадало что-нибудь из их кулинарных шедевров – ароматный хворост, половинка песочного или бисквитного пирожного, пирожки с различными начинками, блины или сырники.
Когда же девчонки что-то кроили и шили, то нам тогда было уж совсем неинтересно смотреть, как после уроков они хвалились друг перед дружкой какими-то замысловатыми выкройками, необычной вязаной шапочкой, сплетенным пояском или кружевами. Все это в нашем представлении было чем-то скучным, ненужным, неинтересным и бесполезным по сравнению с теми кулинарными изысками, которые мы еще совсем недавно пробовали.
Мальчики после уроков труда пахли смолянистыми сосновыми стружками или сладковатыми березовыми опилками. А если приходили домой чумазыми, то сразу было ясно – работали с металлом. И пахли соответственно – машинным маслом и разогретым железом.
«Работать с металлом» – так говорил наш трудовик Иван Иванович. Например, объявляет он тему урока:
– Сегодня будем работать с металлом, делать мебельную петлю. Все видели мебельную петлю? Вот она, – и он, как какой-то найденный вдруг золотой самородок, с гордостью поднимал эту петлю над собой. – Да не толпитесь, по ходу занятия каждый подойдет и посмотрит. Вот ее чертеж на доске. Всем видно? Объясняю. Абдулин, что ты это ручку тисков все крутишь? Себе лучше что-нибудь покрути.
– Ничего я и не кручу. Она сама, я только рукой потрогал.
– Трогать будешь не здесь и не это. Здесь работать надо – руками и головой. Итак, порядок выполнения операций следующий… Такашов, я и тебе объясняю тоже, твоему лицу, а не затылку – на затылке лица нет. Глаз тем более.
– А что Такашов все время? Слушаю я. Уж на секунду и отвернуться нельзя!
– Вот и слушай. И смотри. Раскрой петли выполняется следующим образом: берем… Скоробогатов и Шухтуев, вы уже, вижу, поняли и без меня, как делать петлю? Может, выйдете и расскажете всем, а мы послушаем, а?
– Иван Иваныч, извините. Мы не разговаривали, мы просто спросить хотели: а что это за железка такая?
– Эта железка называется «кернер». И она сегодня нам нужна. Для чего? Отвечаю. Для того, чтобы наметить места, где будут отверстия в петлях для крепления. А также для облегчения начала сверления отверстия – сверло точно попадает в лунку от керна и… Юдин, ты зачем верстак накерниваешь? Ты лучше молотком по голове своей постучи – может, мозги приведешь в порядок.
– Я не виноват, молоток сам случайно ударил по этому кернеру.
– И что удивительно – аж пять раз подряд. Случайно я сейчас тебе двойку поставлю и с урока выгоню.
Самым замечательным было то, что к концу второго урока у каждого из нас каким-то почти волшебным образом эта самая петля делалась. И хотя у многих была она косовато-кривоватая, с просверленными не по чертежу отверстиями, но вполне себе рабочая. Раскрывала и закрывала свои, отшлифованные наждачкой, со снятыми напильником заусенцами, половинки, будто какая-то невиданная стальная бабочка.
Иван Иванович ходил между верстаков, осматривал полученные изделия, делал какие-то замечания, а потом обязательно хвалил:
– Вот, видишь, как здорово у тебя получилось! Прям хоть сейчас в магазин на продажу. Сразу видно – старался. А я уж думал, что руки у тебя из другого места растут – ан нет! Вон что смастерили – не стыдно и отцу показать, а? Пятерка! То, что туго раскрывается, это хорошо! Значит, дверка, куда эта вот самая петля приделается, сама собой не откроется. Во как понимать надо!
Троек, а тем более двоек, трудовик никогда никому не ставил, хоть и стращал, бывало, этими отметками. Максимум, что он делал, если видел, что кто-то не справился с заданием, просил (не обязывал и не заставлял) прийти после всех уроков и вместе с ним попробовать сделать еще раз.
Всегда приходило несколько человек, даже те, кто сделал задание. Просто нам было интересно сделать еще что-нибудь – своими руками. И на таких вот внеклассных занятиях уже не было того ворчливо-недовольного учителя труда, вместе с Иваном Ивановичем мы все увлеченно учились тому, что можно делать своими руками. Фрезеровать, сверлить, работать на маленьких учебных токарных – по дереву и по металлу – станках, кроить на циркулярке фанеру или доски, работать ножовкой, рубанком и стамесками. Тогда же приклепывали к девчачьим кастрюлям и ковшам из поварского кабинета отвалившиеся ручки, точили деревянные рукоятки для сковородок и половников, вырезали разделочные доски и на них же выжигали различные узоры. Или просто готовили вместе с ним к следующему уроку для младшеклассников металлические уголки, с помощью которых ученики на уроках собирали незамысловатые скамеечки и полочки…
Иван Иванович приходил в школу всегда в одном и том же темно-сером, стареньком, но опрятном, с аккуратными кожаными заплатками на локтях, пиджачке. Брюки на учителе могли быть разного фасона и цвета, зимой он вообще носил стеганые ватные штаны темно-синего цвета и черный драповый бушлатик с почти что протертым до кожи цигейковым воротничком, когда-то давным-давно сделанным из старой армейской шапки-ушанки. Но пиджачок его всегда был один, тот самый, темно-серый. В маленькой комнатке, как бы тамбуром разделявшей столярный и слесарный классы, он вешал пиджак на плечики в нише около двери, сняв предварительно с них синий рабочий халат, и задергивал занавеску.
Все, кто когда-либо заходил в эту комнатушку, видели в ней небольшой стол с поцарапанной и прожженной столешницей, две табуреточки и шкаф со стеклянной дверью. В шкафу на разных полочках, крючках или просто штырьках лежали или висели самые различные инструменты: стамески, напильники и надфили, отвертки, кусачки и плоскогубцы, линейки, штангенциркули и кронциркули, токарные резцы, диски для циркулярной пилы, наждачные круги и пачки наждачной бумаги. В деревянных коробочках хранились сверла, зенкера, фрезы, метчики и плашки. На отдельной боковой полочке лежал вольтметр с двумя щупами, индикаторная лампа в патроне, стопка черной хэбэшной изоленты. В самом низу стояли два ящика: один с рожковыми, разводными и газовыми ключами, молотками и ножовками, другой – с рубанками, шерхебелями и двумя топориками.
Шкаф запирался на маленький хлипкий замочек, открыть который гвоздем или проволокой никому из нас не составило бы большого труда. Но мы очень гордились доверием трудовика, которое он нам оказывал, зачастую во время урока прося кого-то из нас принести из этого шкафа тот или иной инструмент, и протягивая избранному ключ от этого замочка. И никто никогда самовольно не лазил в эту заманчиво-богатую мужскую сокровищницу.

* * *

Я тогда учился уже в десятом классе. В девятом уроки труда в школах города заменили на учебу в УПТК – учебных производственно-трудовых комбинатах. Под этим громким названием скрывались такие же обычные классы, только уже не в школах, а в Домах культуры, Дворце пионеров, в учебных классах и в цехах профильных предприятий и организаций – на швейной фабрике и на фаянсовой, на заводе геофизического оборудования, в автопарке. Была в стране тогда такая установка: вместе со средним, десятиклассным образованием дать выпускнику какую-либо профессию, которая могла бы пригодиться ему в будущей жизни. Как ни крути – полезная и нужная была установка.
Поэтому вместо шестидневной учебной недели у нас была пятидневная – в один из дней и была как раз учеба в этих самых УПТК. Да еще в другой какой-либо день после уроков мы также ходили в эти «комбинаты».
Кто-то учился на автослесаря, кто-то – на слесаря-токаря-фрезеровщика, кто-то – на швею или изготовителя посуды. Кто-то – на продавца промышленных и продовольственных товаров – и такая специальность в нашем городском УПТК была. И потому свободного времени стало у нас совсем мало. К тому же никуда не делись различные школьные обязанности и общественная работа по комсомольской линии. И, конечно же, прибавилась ко всему этому подготовка к будущим экзаменам.
Тогда экзамены еще разделялись на письменные и устные. Поэтому по одному и тому же предмету за письменный можно было получить четверку-пятерку, а за устный – и три, и два. Или – наоборот. Потому готовились к ним основательно. По русскому языку на уроках через раз писали сочинения или диктанты, экспресс-проверочные контрольные по математике были каждый урок. Да и другие предметы повторялись, штудировались как бы заново, да так, что аж снились по ночам. Учебники перечитывались по нескольку раз будто детективные романы; писались и переписывались конспекты и шпаргалки – учителя сами поощряли изготовление последних, говоря, что если ученик написал сам «шпору», то уж на «трояк», как минимум, в его голове что-то да отложится.
В УПТК в конце 10-го класса тоже сдавались экзамены – и теория, и практика. Но через эти экзамены мы проходили месяцем раньше, чем школьные – перед майскими праздниками, в последней апрельской неделе.
Эту неделю в школу мы практически не ходили – сдавали аттестацию на выбранные профессии. И вот, придя в такой последний апрельский день в школу на классный час, узнали, что в это наше «комбинатовское» отсутствие произошло очень интересное и необычное событие. Почти что невозможное и невероятное!
А все началось с того, что перед майскими праздниками директор школы привез очередные два чемодана с документальными и учебными кинолентами, в числе которых была одна о Великой Отечественной войне. Такое пополнение школьной фильмотеки делалось им практически каждый год, он на несколько дней уезжал в Москву, где в «Госфильмофонде» у него работал его старый друг-одноклассник. И тот оставлял ему, как говорили тогда, по блату, копии различных документальных и учебных лент, специально выпускаемых для школ. До нашего южноуральского «далека» эти фильмы практически не доходили, их почему-то на все школы никогда не хватало. Потому наш директор своими путями и доставал их. И в течение следующего учебного года киноленты неоднократно просматривались на различных уроках, согласно их тематике.
Надо добавить: в нашей школе было два кинокласса. Один киноаппарат стоял в кабинете физики, а другой – рядом, в кабинете иностранных языков. Сейчас, конечно, никого этим не удивишь в современных школах с интерактивными классами, видеопроекторами, ноутбуками за каждой партой, мультимедийными центрами и домашними кинотеатрами.
Тогда же за право заправить пленку в кинопроектор, не говоря уже о том, чтобы показать на уроке пяти- или десятиминутный фильм, шла нешуточная борьба, неписаные правила которой знал каждый ученик. Были они просты: хорошее поведение и учеба, и пара пятерок за неделю по тому предмету, на уроке которого будет демонстрироваться очередной фильм. Перечень фильмов вместе с расписанием уроков заранее вывешивался в вестибюле школы.
Так вот, просматривая вечерами заранее вместе с учителями привезенные фильмы, директор школы пригласил на этот своеобразный «кинофестиваль» и трудовика Ивана Ивановича. Хотя фильмов по тому, как, например, правильно сделать скворечник или раскроить лист металла, в программе не значилось, наш учитель труда был фронтовиком, и директор счел необходимым дать ему просмотреть единственный привезенный из Москвы для уроков истории короткометражный документальный фильм о войне. Назывался этот пятиминутный фильм очень длинно: «Освобождение столицы Советской Украины Киева от немецко-фашистских захватчиков».
Вот тогда наш Иван Иванович и свиделся через тридцать четыре с половиной года со своим старым боевым другом – танком Т-34.Он узнал его сразу же – по номеру на борту – в пятнадцатисекундном эпизоде этого фильма, отснятом одним из военных кинооператоров. Танк мчится вместе с другими машинами по пригороду Киева с обгорелыми остовами деревьев и разрушенными хатами, с брошенной и покореженной немецкой техникой – оператор, видно, сидел на броне вместе с другими пехотинцами. Потом – уже с земли ведется съемка – видим, как боевая машина врывается в дыму и пыли на одну из улиц города… И все. Дальше показаны залпы «Катюш», смонтированные различные другие кадры боев за Киев. А потом – колонна наших солдат идет по освобожденному городу.
Этот фильм тем вечером прокручивали раз десять, наверно. Иван Иванович смотрел его стоя, держась одной рукой за спинку стула. Когда начинались кадры с танком, директор выключал звук, и в тишине затемненного класса раздавался слегка скрипучий, дрожащий голос трудовика: «Вот здесь я пулеметное гнездо раздавил, а там сзади, за мной, моего друга Кольку подбили, он потом в госпитале помер… Воон там, за дымом не видно, фрицевская пушка стояла, она нас и достала, меня командир вытащил контуженного и окровавленного, а Петр и Рустам там в танке и остались убитыми, а командир Зураб погиб в этот же день, уж после того, как меня санитарам сдал – его осколок мины прямо в грудь…»
На следующий день Иван Иванович, бывший механик-водитель «тридцатьчетверки», принес мутноватую пожелтевшую фотокарточку с разлохмаченными и оборванными уголками. Эту фотографию потом увеличили и повесили рядом со школьной «Доской почета». На ней стоял молодой 22-летний белобрысый паренек в слегка помятой гимнастерке с шлемом танкиста в руке. А сзади него высился танк – с точно таким же белым номером на помятой, в зазубринах и заплатах, башне, как и в том пятнадцатисекундном отрывке. На обратной стороне фотографии была надпись «Мой боевой друг. 17 сентября, 1943 год».
Тот короткий взволнованный комментарий к ещё более коротким кадрам директор тогда записал на магнитофон. И в последующие года, каждый раз перед празднованием 9 мая, показывая эту короткометражку школьникам, в эпизоде с танком включал голос бывшего танкиста.
Иван Иванович Гунько, механик-водитель танка Т-34, комиссованный по ранению в январе 1944 года, трудовик нашей школы, умер за неделю до празднования 35-й годовщины Победы. У меня же на память осталась фотокарточка этого скромного человека, нашего любимого трудовика, которого я сфотографировал на свой фотоаппарат «Смена 8М» 9 мая 1978 года.