ПРОБЛЕМЫ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ СОВРЕМЕННОГО БАШКИРСКОГО ОБЩЕСТВА

Социокультурные параметры башкирского общества

Результаты социологических исследований показывают устойчивую связь между традиционализмом и установками населения Башкортостана в области семьи и брака. Так, опрос, проведенный в 2020 году Институтом демографических исследований Федерального научно-исследовательского социологического центра РАН в десяти субъектах Российской Федерации, включая и Башкортостан, показал, что население республики имеет в среднем более традиционные семейно-брачные установки и ценности, чем население российских регионов, участвовавших в исследовании. Они проявляются в выбранных сценариях вступления в брак, в его мотивации, в представлениях о счастливой семье [1, с.115].
В частности, категорически против и в целом не одобряют создание семьи без официальной регистрации брака 56,5% опрошенных в республике, это больше, чем в среднем по российским регионам, вошедшим в исследование (50,3%). Проявляется традиционализм жителей РБ и в отношении к однополым бракам: подавляющее большинство населения республики (85%) не принимает, категорически против и в целом не одобряет их, что заметно больше, чем в других регионах страны (76,4%) [1, с.123].
При этом, как отмечает демограф Ф.Бурханова: «Нельзя утверждать, что это происходит за счет сельского населения, что оно однозначно более консервативно, чем городское, хотя многие взгляды сельчан более традиционны» [1, с.126]. Мнения городских жителей Башкортостана по целому ряду вопросов порой резко поляризованы, поскольку они сами расколоты на сторонников традиционных и модернистских установок. Что также, по ее словам, можно объяснить «присутствием среди них недавних выходцев из села, не воспринявших в полной мере новые для себя ценности» [1, с.126].
По данным Всероссийской переписи населения 2010 года в России проживает 1584554 башкир. Из них 732528 – в городе, 852026 – в сельской местности. В процентном соотношении доля городских башкир составляет 46,2%, сельских – 53,7%. Таким образом, современное башкирское общество еще только приближается к так называемому «урбанизационному переходу» и является преимущественно аграрным по указанным показателям. Башкиры, занимая второе место по численности в регионе (29,5%), являются наименее урбанизированными, после русских и татар республики [2, с.107]. Именно высокая доля сельского населения в структуре башкирского общества (53,7%), к тому же в условиях распада аграрного мира, стимулирует повышенную роль этнической идентичности, поскольку традиционализм во многом этноцентричен по свой сути.
Между тем, начавшийся кризис аграрного традиционализма ведет к целому комплексу негативных процессов, главным из которых является заметная политизация башкирского общества. Что в какой-то мере вполне закономерно, поскольку этническая энтропия зачастую сопровождается выходом социальной энергии, а также расширением сферы архаики. То есть во многом эти явления имеют объективный характер. Всплеск социальной архаики можно объяснить и тем, что урбанизационные процессы вовлекают в общественную жизнь ранее законсервированные пласты культуры. Люди, попадая в новую для них обстановку городов, лишены старой системы ориентиров и ценностей. В этих условиях возникает ситуация, когда традиционные регуляторы их поведения, основанные на нормах сельского общества, уже разрушены, а новые еще не сформировались.
При этом необходимо осознавать, что запущенный процесс распада башкирского «сельского мира» носит необратимый характер, подготовлен исторической логикой внутреннего развития самого социума. Нельзя также сказать, что природа данного явления уникальна, поскольку через этот этап проходили многие общества на пути к современности, он хорошо описан в зарубежной и отечественной науке.
В частности, известный российский демограф А.Вишневский в своих исследованиях убедительно доказал, что в ходе социокультурной модернизации разрушение этнокультурной замкнутости, являющееся одной из сторон разрушения локальных миров в целом, неизбежно порождает «одну из наиболее важных форм кризиса локализма, которую можно назвать «кризисом этнической идентичности» или кратко «кризисом этничности» [3, с.90].
Соответственно, именно от способности общества найти ответ на этот вызов времени зависит его готовность принять всю совокупность связанных с модернизацией перемен, все новые основания организации социального мира. Поскольку обесценивание этнических принципов внутренней консолидации требует перехода к принципиально иным типам интеграторов, а конкретно – неэтническим механизмам социального сплочения. Как пишет А.Вишневский: «Именно такая, исторически новая задача была поставлена и разрешена рядом западных обществ, где и было выработано обобщающее такое решение понятие «нация» [3, с.309].
Однако в рамках новой парадигмы Запад пошел по пути ассимиляции народов, в то время как в СССР и в нынешней Российской Федерации этносы обладают государственно-правовым статусом в виде национально-территориальных образований внутри страны. Но в нашем случае важнее понять, что эти инициативы были вызваны объективными процессами распада традиционализма, структурным усложнением социума.

Особенности трактовки термина «национализм» в России

Еще Э.Геллнер обратил внимание на то, что на Западе по мере нарастания модернизации поле кризиса этничности расширялось, а сам он обострялся: национальные движения, поначалу умеренные, радикализовались. От попыток защитить культурную самобытность своих народов, их язык, они переходили к лозунгу «национального освобождения», а по существу – к требованию «чтобы политические и этнические единицы совпадали, а управляемые и управляющие внутри данной политической единицы принадлежали к одному этносу» [4, с.5].
В этой связи показательно, что один из лидеров запрещенной в России молодежной националистической организации «Башкорт» Р.Габбасов [9], эмигрировавший осенью 2021 года в Литву, начал оттуда озвучивать идеи «башкирской политической нации», время которой, по его мнению, придет после наступления «часа Х» в стране. По замыслу Р.Габбасова, «в будущей обновленной (Кон)Федерации каждая республика будет строить внутри себя свой политико-экономический проект», а также иметь свое гражданство. Последнее, если следовать мировой практике, априори предполагает самостоятельный статус государства.
Любопытно также, что проект Р.Габбасова, несмотря на внешний демократизм, изначально содержит установку на социальную сегрегацию. Поскольку те, кто откажется приносить присягу на верность РБ и ее Конституции, «не будут допущены до участия в политической жизни республики, ее политических выборах в различные ветви и уровни власти». Далее, постулируется равноправие народов РБ, в то же время башкирский народ определен «ведущей политической силой» нации. Кроме того, планируется создание своей Нацгвардии и т.д. Все же трудно представить, что указанные идеи окажутся близки русским и татарам Башкортостана, совокупная доля которых составляет 60% населения в регионе.
В реальности указанные идеи Р.Габбасова являются яркими примерами этнонационализма и сепаратизма, поскольку по своей логике они направлены против единства большой системы, то есть Российской Федерации. Как отмечает А.Вишневский: «Такой этнический национализм лишь своим названием, только этимологически связан с понятием «нация». Его правильнее было бы называть «антинационализмом», поскольку он противостоит созиданию современных наций как сообществ, отказывающихся от внутренних локалистских перегородок» [3, с.314].
Из истории известно, что нация – это прежде всего результат модернизации, а этнонационализм – противоположный ей процесс антимодернистской реакции общества. Как отмечают исследователи, он является «главным порождением кризиса локализма, продуктом его агонии, отражением безнадежных попыток вернуться в навсегда распавшийся мир» [3, с.314].
Таким образом, для того, чтобы сегодня преодолеть расколотость башкирского общества и соединить его «сельские» и «городские» части, различные субкультуры, необходимо выработать социальные интеграторы, адекватные современности. Но поскольку башкиры являются народом РФ, речь должна идти о формировании новой, постаграрной этнической идентичности в рамках современной российской нации.
Конечно, кризис башкирского традиционного общества, построенного на единстве множества локальных крестьянских миров, для многих нынешних башкир еще неочевиден. Он еще обладает в их глазах значительной силой, что порой создает обманчивую иллюзию работающей и эффективной системы, особенно когда нужно решить проблему краткосрочного характера. Кроме того, на его стороне массовость и сплоченность локального коллективизма, тем более в условиях слабости и несформированности городской культуры. Но если на ситуацию взглянуть с точки зрения большой исторической перспективы, то можно убедиться, что башкирский традиционализм практически все время терпит поражение по всем направлениям из-за своего социокультурного несоответствия реальности, что хорошо видно при анализе процессов в политической и экономической сфере региона.
Так, еще в советский период истории, в рамках консервативной модернизации башкирский этнос приобрел все черты современной нации (институты высокой культуры, национальную печать, науку и систему образования). В свою очередь, государственная национальная и кадровая политика успешно блокировала давление этнической мифологии и локальной архаики. Но при этом механизмы, модерирующие социокультурные процессы, во многом имели не внутренний, а внешний характер, то есть были результатом социальной инженерии «большого общества», сумевшего взять под контроль скрытый анархизм сельского традиционализма. Тем не менее, процесс модернизации постоянно шел внутри социума.
Однако распад СССР привел к тому, что под лозунгами демократии, борьбы против сверхцентрализма и бюрократической номенклатуры в России победили силы, направленные «на борьбу за локализм, стремящийся разбить все формы интеграции страны без соответствующей опоры на культурные интеграторы» [5, с.679]. Такой был основной характер возникших в 1991 году идей создать Енисейскую, Сибирскую, Уральскую республику и т.д. В начале 1990-х годов мощная волна локализма едва не уничтожила всю структуру государства в России [5, с.679].
В национальных республиках этот процесс шел под лозунгами регионализации и суверенизации. Не стал исключением и Башкортостан, который на волне национальных движений активно шел за Чечней и Татарстаном. Но пафос идей демократии в регионе со временем был подавлен номенклатурными элитами, а с 1993 года в Башкирии сформировался довольно жесткий авторитарный режим М.Рахимова, основанный на принципах этнократии и сельского традиционализма.
Тем не менее, несмотря на полученные Башкортостаном политические права, режим данного типа постепенно создал огромные проблемы по различным направлениям. И, прежде всего, для самих аграрных районов республики.Так, несмотря на парадные реляции об успехах башкирской экономики после принятия Декларации о суверенитете, проблема социально-экономического отставания Зауралья в течение 20 лет не только не была решена должным образом, а наоборот, разрыв этот резко увеличился. Постепенно районы, входящие в Зауралье, стали в 1990–2010 гг. территориями, где фактически правили отдельные кланы; набирали обороты процессы экономической и социальной стагнации, маргинализации значительной части населения. И более глубокий анализ причин, которые привели к такому состоянию дел, показывает, что это стало следствием, прежде всего, роста влияния архаики на хозяйственные и социальные практики, ее бесконтрольного доминирования [6, с.248].
Показательно также, что освободившись от контроля со стороны государства, она сразу же дала о себе знать в виде угодливого чинопочитания, показухи, приписок, байства, то есть того, что фактически было полностью изжито в рамках советского проекта. При этом трудно отрицать, что республиканскими властями действительно была осуществлена почти полная газификация сел и деревень РБ, строились школы и другие социальные объекты. Но данные действия носили партикулярный характер, были несопоставимы с набиравшими силу деструктивными процессами, поскольку в вопросах развития и поддержки «башкирских» районов очень часто доминировала логика не рационального, а, в первую очередь, мифологического мышления [6, с.250].
После 2000-х годов депрессивность Зауралья стала слишком очевидным фактом, и местные экономисты во главе с академиком М.Исянбаевым были вынуждены признать, что большинство муниципальных образований с преимущественно башкирским населением относится к отсталым или депрессивным в своем развитии территориям. Так официальная мифология республиканской власти разошлась с реальностью [6, с.251].
По сути, данная ситуация практически не отличается от вектора постсоветского развития Казахстана, где елбасы Н.Назарбаев с трибуны также говорил близкие и понятные национальному и традиционному сознанию речи, но при этом его семья постепенно установила полный контроль над ТЭКом и ключевыми активами государства, а сельское население стало еще беднее.
Аналогичный кризис затронул и политсистему республики. Нарастали проблемы в системе госуправления, в межэтнической сфере, а жесткое следование идеологии суверенитета не позволило выстроить нормальный диалог с набиравшим в это время силу федеральным центром. В итоге, в 2010 году, после громкого скандала на заседании Всемирного курултая башкир, Кремль, по сути, был вынужден пойти на жесткий вариант демонтажа режима М.Рахимова. Это стало большим шоком для региональных и башкирских элит РБ, после чего началась общественная и научная рефлексия по данному поводу. Группой местных ученых был проведен анализ причин случившегося, который показал, что кризис был спровоцирован главным образом давлением этнической мифологии и аграрного традиционализма на систему управления, неспособностью режима задавать необходимые импульсы модернизации.
По совету экспертов, на первоначальном этапе правления Р.Хамитова в Башкирии удалось запустить ряд модернизационных проектов, нацеленных на оптимизацию управленческих практик, что сразу же придало определенную устойчивость региональной политсистеме. Но этот период оказался недолгим. Не являясь этническим башкиром, не имея собственной команды единомышленников, Хамитов очень быстро стал чужым для местных элит. На этом фоне в вопросах кадровой и национальной политики он попытался сделать ставку на татарскую часть республиканской элиты в ущерб башкирской, что противоречило, прежде всего, номенклатурным традициям, заложенным еще в советское время.
Как и следовало ожидать, постепенно это привело к резкой политизации башкирской общественности, расширению социальной базы для этнического национализма. При этом со стороны администрации Р.Хамитова шла негласная поддержка радикальных башкирских молодежных организаций, для управления протестной активностью титульного населения. Однако такое положение вещей, когда башкирская общественность требует свои права на митингах, а в это время идет процесс удаления национальных кадров из системы власти, не устраивало значительную часть местных элит и национальную интеллигенцию. Кроме того, данная политика вела к ослаблению контроля над регионом, что, в свою очередь, сразу же вызвало серьезную озабоченность на Старой площади.
В результате это обернулось массовыми выступлениями в Башкирии. Так, в 2017 году в Уфе национальной общественностью был организован трехтысячный митинг «в защиту башкирского языка и за отставку Р.Хамитова». Что было наглядным сигналом для Центра, хотя решение о добровольном изучении государственных языков рес­публик РФ впоследствии все же было реализовано федеральным руководством. Затем в 2018 году при участии членов организации «Башкорт» в с.Темясово Баймакского района произошел конфликт между местными жителями и приезжими чеченцами, который в последующем стал триггером для целой череды сходов населения в Зауралье. В итоге федеральный центр фактически был вынужден досрочно убрать Р.Хамитова с поста руководителя республики.
С приходом в октябре 2018 года Р.Хабирова на пост Главы РБ в регионе вновь были запущены процессы модернизационного характера, в том числе внутри башкирского общества. В частности, в рамках реализации национальной политики сделан определенный разворот в сторону башкирской общественности. Произошла актуализация инициатив по поддержке башкирского языка, этнической культуры, кинематографии, литературы.
Кроме того, удалось запустить крайне важный проект по интеграции северо-западных башкир, легитимации их диалекта. Что, кстати, является типичным примером создания социальных интеграторов нового типа, когда вместо узкого, языкоцентричного понимания этноса, постепенно внедряются более универсальные механизмы нациестроительства.
Однако резонансные события, произошедшие в августе 2020 года у шихана Куштау, снова «заморозили» модернизацию башкирского общества. С одной стороны, они показали силу и мощь аграрного традиционализма, с другой привели к опасному усилению позиций локализма. Но преувеличивать этот момент не стоит. К примеру, если на ситуацию взглянуть через призму общегражданских установок, то утверждать о катастрофических последствиях данных событий для властей РБ или резкой радикализации нынешних башкир было бы слишком категорично.
Необходимо отметить, что социологические исследования по изучению общегражданской идентичности в РБ изначально выявляли неоднозначную динамику у башкирского населения, сильно связанную с политическими процессами в стране и в регионе. Так, еще в 2011 году по результатам опроса Института социологии РАН тех, кто чувствует себя больше башкортостанцами, среди башкир было 25,0%, в равной мере и россиянами и башкортостанцами – 63,5%, больше россиянином – 10,0% [7, с.40].
Проведенный уже в 2017 году опрос Центра гуманитарных исследований показал следующую картину. Башкир, считающих себя больше башкортостанцами, оказалось 37,3%; в равной мере – 37,6%, в большей степени россиянами – 21,5%. Довольно заметное колебание настроений в этом вопросе в первую очередь связано с политической конъюнктурой. Именно в 2017 году в республике прошли митинги башкирской общественности, что и привело к определенному росту индикаторов, связанных с региональной идентичностью.
Однако результаты опроса ЦГИ 2018 года показали, что ситуация в целом нормализовалась и во многом вернулась на прежние позиции. Башкир, считающих себя больше башкортостанцами, стало 32,4%; в равной мере и россиянами, и башкортостанцами – 51,6%, в большей степени россиянами – 10,3%.
Данные опроса ЦГИ 2020 года показали, что ситуация в этом вопросе вновь постепенно начала меняться. Так, башкир, считающих себя больше башкортостанцами, стало 39,3%; в равной мере – 41,1%. Но при этом выросла доля тех, кто считает себя в большей степени россиянами – 16,9%.
Проведенный в 2021 году опрос ЦГИ (то есть после Куштау) показал следующую картину. Башкир, считающих себя больше башкортостанцами, оказалось 37,9%; в равной мере и россиянами и башкортостанцами – 36,9%, в большей степени россиянами – 21,5%.
Как видим, резонансные события, произошедшие вокруг шихана Куштау, все же не привели к опасному росту регионализма у башкир, этот показатель даже снизился по сравнению с 2020 годом. Однако упал более важный индикатор, сочетающий баланс между общегражданской и региональной идентичностью – с 41,1% до 36,9%.
Видимо, то обстоятельство, что федеральный центр в лице В.Путина в итоге выступил модератором этого конфликта, не позволило обрушиться общегражданским установкам у башкирского населения, которое, безусловно, было главной силой среди защитников шихан. Другими словами, тезис о том, что в 2020 году у подножия Куштау произошло зарождение башкирской политической нации, не подтверждается, прежде всего, данными соцопросов в РБ.
В рамках сложных и порой малозаметных социальных трансформаций, которые сегодня идут как в регионе, так и внутри башкирского общества, ценности и позиции аграрного традиционализма, локализма постепенно уходят на второй план, все больше показывают свою неадекватность в качестве жизненной стратегии.
Если, к примеру, взять политическую сферу, то мы видим, что после 2010 года в Башкортостане произошло изменение принципов рекрутации в региональную систему госуправления. В частности, село перестало быть главным кадровым резервуаром для высшего звена рес­публиканской власти. Во всяком случае, порочная практика режима М.Рахимова ставить руководителей с субрегионального уровня на сложные промышленные предприятия сегодня серьезно ограничена. Принципы профессионализма, а не личной преданности и этнического происхождения постепенно начинают доминировать в системе политического и хозяйственного менеджмента.
Далее, еще в период правления Р.Хамитова было покончено с родовой клановостью в административных органах сельских районов РБ. Эти тенденции удалось закрепить и новой команде Р.Хабирова. В настоящее время клановость, как системная угроза со стороны локализма, практически преодолена в регионе, что хоть и слабо, но все же способствовало улучшению общего положения в депрессивных районах Зауралья.
Произошла трансформация и такого социального феномена, как башкирская национальная интеллигенция. Процесс смены поколений привел к тому, что постепенно с общественно-политической арены ушла интеллигенция 1990-х годов в лице активных сторонников идеологии суверенитета. Однако освободившуюся нишу заняли отнюдь не лидеры национальных организаций, а новые интеллектуальные силы из башкирского народа, понимающие жизненную необходимость модернизации общества, способные отделять этническую мифологию от научной истины.
К примеру, если взять ученых из гуманитарной сферы, то можно обратить внимание, что национал-романтиков 90-х годов в лице М.Кульшарипова, Д.Вале­ева, Р.Шакурова, И.Акманова, Ф.Хисамитдиновой и других сменили историки и филологи – Б.Азнабаев, Р.Рахимов, С.Хами­дуллин, А.Бердин, Ю.Юсупов, И.Саитбатталов и другие, которые также занимаются вопросами сохранения и развития башкирской идентичности, но при этом не стоят на позициях политического национализма. Все они, кстати, являются башкирами-горожанами во втором поколении.
Таким образом, внутри башкирского общества постепенно растет доля носителей новой этнической идентичности, а модернистские силы, несмотря на свою малочисленность, все же доминируют в элитных группах. Меняются управленческие команды в РБ, но региональные власти каждый раз делают ставку именно на них, поскольку сами заинтересованы в развитии культуры и жизни современных башкир, в снижении уровня конфликтности в регионе. В свою очередь и новая интеллигенция готова работать с ними, поскольку понимает, что реализация долгосрочных и национально-значимых проектов невозможна без прямой поддержки и аппарата государства.
Вместе с тем, необходимо осознавать, что доля аграрного населения среди башкир составляет 53,7%, и оно, сосредоточенное преимущественно в депрессивных ра­йонах Зауралья, находится сегодня в глубочайшем социально-экономическом и экзистенциональном кризисе. Что, в свою очередь, ведет к росту архаизации и усилению ценностей локальных миров в указанной страте.

Кризис локализма

Термин «локализм» был введен выдающимся социологом А.Ахиезером, разработавшим оригинальную концепцию развития российского общества. Ученый пришел к выводу, что с древнейших времен до настоящего времени Россия обречена жить в своеобразной маятниковой дихотомии: либо авторитаризм, либо рассыпающаяся на локальные сущности страна.
По А.Ахиезеру, локализм – это скрытая ценность, которая характеризуется абсолютизацией роли и власти локальных сообществ в ущерб целому. При этом он позволяет обществу сдерживать подавление самобытности, сохранять локальные очаги культуры, в том числе и этнической.
Однако на определенных этапах развития общества локализм может превратиться в мощное массовое сокрушительное движение, абсолютизирующее ценность децентрализации, поскольку в его основе лежит идеология, которая гласит, что «каждое село вполне может стать государством». Разрастаясь в условиях масштабного кризиса и ослабления власти, он способен разрушить все верхние институты общества и довести раскол до крайних форм.
Как уже было показано выше, в результате ошибок экономической политики режима М.Рахимова ра­йоны северо-востока и башкирского Зауралья попали в разряд депрессивных. Произошла тотальная деиндустриализация этих территорий. В период правления Р.Хамитова положение усугубилось тем, что под давлением федерального центра он был вынужден провести оптимизацию образовательных и медицинских учреждений в регионе, что резко политизировало и без того раздраженное население Зауралья. Как в итоге отреагировал на эти процессы локальный крестьянский мир? Прежде всего, различными протестами и формами традиционной самоорганизации.
Начиная с 2017 года, в респуб­лике заметно выросло количество несанкционированных сходов и выступлений граждан сельских территорий. Поводы для них были самые разные: от добычи полезных ископаемых промышленными компаниями до экологических и межнациональных проблем. И людей в данном случае можно понять, поскольку справедливость в их требованиях и недовольстве есть. Практически везде прослеживается одна и та же картина: с территории района идет выемка ресурсов, вся грязь и отходы остаются коренным жителям, а правоохранительные органы и власти фактически ничего не делают для того, чтобы хоть как-то повлиять на руководство компаний и их деятельность. В самом же райо­не закрываются больницы, школы, люди вынуждены или уезжать, или работать вахтовым методом.То есть, жителей локальных миров, по сути, искусственно толкнули на неправовой формат отстаивания своих прав, лишив их какой-либо альтернативы.
Вот уже долгие годы региональные власти пытаются решить хронические проблемы Зауралья, доставшиеся от «рахимовской эпохи». Так, еще в период правления Р.Хамитова были разработаны две программы: «Среднесрочная комплексная программа социально-экономического развития северо-восточных районов Республики Башкортостан на 2011–2015 годы», и «Среднесрочная комплексная программа экономического развития Зауралья на 2011–2015 годы». Но, к сожалению, эффект от них оказался довольно слабым.
Руководство Башкортостана во главе с Р.Хабировым также разработало новую среднесрочную программу развития Зауралья. По словам премьер-министра А.Назарова, она рассчитана до 2024 года, а ее реализация оценивается в 111,7 млрд рублей. Кроме того, правительство планирует создать и долгосрочную программу развития Зауралья до 2030 года.
Это, безусловно, важная и необходимая для этих территорий инициатива, однако ее результаты, скорее всего, также не изменят ситуацию коренным образом, поскольку процессы сворачивания социальной инфраструктуры по объективным причинам идут там до сих пор. К примеру, в январе 2022 года Р.Хабиров сообщил о том, что с 2019 по 2020 год в деревнях и селах РБ было построено 151 фельдшерско-акушерских пунктов (ФАПов), но 19 из них в итоге были закрыты по причине нехватки врачей.
В данном контексте можно понять и жителей г.Учалы, которые осенью 2021 года провели протестную акцию против реорганизации местной больницы. По их словам, в рамках оптимизации в соседний Белорецк из Учалов переехали налоговая служба, санэпидстанция, пенсионный фонд, отдел соцзащиты, станция переливания крови, роддом, морг, при этом между городами больше 100 км.
Локализм вообще и башкирский в частности пользуется инструментами, которые когда-то показали свою эффективность, других способов повлиять на ситуацию он просто не знает. К примеру, рассматриваемые протестные сходы и митинги на субрегиональном уровне это, по сути, лишь уменьшенные формы крестьянских и национальных бунтов. Они были характерны для XVII–XVIII веков, но абсолютно архаичны с точки зрения современности. Как уже указывалось выше, горизонт их эффективности очень узкий. При помощи сходов невозможно решать глобальные вопросы сохранения и развития народа.
Кроме того, на ситуацию влияют и ментальные особенности этнического сознания. К примеру, авторитетный историк Б.Азнабаев в своих работах показал, что башкиры, в отличие от других тюркских народов Российской империи, имели уникальную структуру общества горизонтального типа, для которого были вторичны роль элиты и институтов государственности. Основные же функции и права управления обществом были у йыйынов (сходах общины) [8, с.74].
Формально локальные сходы основаны на принципах прямой или «народной» демократии. Однако это только обманчивая иллюзия массового сознания. Как пишет по этому поводу А.Ахиезер, «силы, порожденные традиционализмом, склоняются к локализму, но нуждаются в языке, лозунгах либерализма для доказательства якобы причастности сил локализма к ценностям большого общества». В реальности они «нужны локализму прежде всего для решения отрицательных задач, т.е. прежде всего для сокрушения государственности, превращения ее в собственную тень» [5, с.679].
Положение усугубляется и тем, что активная информатизация общества, возникновение соцсетей парадоксальным образом усилили локальную идентичность в ущерб региональной. Такие группы в сетях, как «Подслушано» и др., позволили соединиться атомизированному обществу на муниципальном уровне, создали устойчивую субъектность локализму. Показательно, что в этих сообществах существует своя иерархия авторитетов, параллельная и часто оппозиционная местной администрации и в целом государству, социокультурная ниша. Более того, это пространство, в котором живут мифологические, а порой просто бредовые идеи и представления. Именно эта среда сегодня становится благодатной почвой для распространения религиозного фундаментализма и сектантства, радикального этнонационализма, фолькхистори, теорий заговора и т.д. В ней практически нет места рациональному анализу или элементарным нормам объективности.
Так, сложившаяся обстановка вокруг медицины в республике, стресс от ковида способствовали укреплению в массовом сознании идей сторонников конспирологических теорий. К примеру, информация о вспышках вируса животных (скажем, африканской чумы в Стерлитамакском районе) была интерпретирована в сетях как запланированная политика государства по уничтожению населения. Также конспирологи считают, что заражение населения новым штаммом – омикроном – осуществляется искусственно. В качестве доказательства ими публикуются фотографии с инверсионными следами от самолетов, якобы они являются химтрейлами, травящими людей. В этой среде господствуют и противники вакцинации, в целом невозможна официальная пропаганда. Аналогичная ситуация была с лесными пожарами летом 2021 года, когда в сетях распространялись слухи, что их специально инициировали добывающие компании, чтобы согнать людей с территорий.
Также для представителей локализма присущи все черты манихейского сознания, что проявляется в делении на «настоящих» и «ненастоящих» башкир и т.д. Соответственно, любая альтернативная точка зрения на современное развитие башкирского общества воспринимается ими как заведомо ложная. Локальный мир даже не пытается опровергнуть рациональные или научные доводы, он их просто игнорирует, чтобы таким образом сохранить синкретическую природу своей мифологии.
В настоящий момент региональные власти пытаются бороться с причинами и проявлениями указанных деструктивных процессов. Так, для укрепления общегражданских установок, ценностей «большого общества», все региональные программы по нацполитике за короткий срок были приведены в соответствие с федеральной Стратегией государственной национальной политики РФ на период до 2025 года. В том числе для борьбы с фолькхистори открыто отделение Российского исторического общества в РБ. Неплохой результат по купированию конфликтов в сфере добычи ископаемых показала созданная по инициативе Главы РБ Р.Хабирова межведомственная комиссия по вопросам деятельности недропользователей на территории региона. Однако ситуация с усилением деструктивных социальных явлений остается сложной, поскольку локализм угрожает не федеральному, а в первую очередь региональному уровню власти.
К сожалению, в вопросах модернизации довольно пассивной остается роль башкирской национальной интеллигенции. Хотя одной из главных ее социальных функций является критика народного сознания, стимуляция приобщения народа к высшим ценностям культуры. Что как минимум недальновидно с ее стороны, поскольку набирающий сегодня силу в башкирском обществе локализм угрожает и социальному статусу интеллигенции. На фоне возникновения новых религиозных, националистических лидеров, имеющих к тому же определенную поддержку в массах, роль интеллигенции все больше становится неочевидной, в том числе для утилитарных задач государства.
Именно архаические силы ставят сегодня под вопрос, казалось бы, ранее неизменные и фундаментальные основы башкирского общества. К примеру: нужно ли быть ему светским, находиться ли в составе Российской Федерации и др. Хотя свой цивилизационный выбор в пользу российского государства башкирский народ сделал еще несколько веков назад, а ценности модерна прочно вживлены в его социокультурный код советским просвещением.
Таким образом, в настоящий момент башкирское общество находится в крайне неравновесном состоянии. С одной стороны, нарастающие процессы урбанизации постепенно формируют новую, постаграрную модель этнической идентичности, основанную на более широких механизмах социальной интеграции. Данная идентичность уже доминирует на верхних этажах общества, в том числе в правящих элитах. В то же время, на фоне распада и кризиса сельского традиционализма наблюдается опасный процесс укрепления локальных сил, социальной архаики, которая не понимает ценности государственных институтов, иррациональна и мифологична по своей сути.
Главная же опасность такого положения заключается в том, что едва наметившийся переход к современности еще не принял в башкирском социуме необратимого характера. Практически нет в нем и прослойки среднего класса, выполняющего стабилизирующие функции. Соответственно, любой масштабный общефедеральный или региональный кризис может привести к тому, что процесс этот будет оборван, а ситуация внутри общества начнет развиваться по негативному сценарию.

Литература

1. Бурханова Ф.Б. Семейные цен­ности населения Башкортостана на фоне других регионов: между тради­ционностью и современностью // Социологическая наука и социальная практика. – 2021. – №2. – Т.9.
2. Валиахметов Р.М. Динамика и особенности изменений структуры сельского и городского башкирского населения // Традиция и толерантность: проблема понимания. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. – Уфа, 2012.
3. Вишневский А.Г. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. – М.: ОГИ, 1998.
4. Геллнер Э. Нации и национализм. – М., 1991.
5. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. – М., 1991. Т.2.
6. Абдрахманов Д.М., Буранчин А.М., Демичев И.В. Архаизация российских регионов как социальная проблема. – Уфа: Мир печати, 2016.
7. Социологический ответ на «нацио­нальный вопрос»: пример Республики Башкортостан. Институт социологии РАН. – М.; Уфа, 2012.
8. Азнабаев Б.А. Башкирское об­щество в XVII – первой трети XVII в. – Уфа: РИЦ БашГУ, 2016.
9. Лица, включенные в список экстремистов и террористов Росфин­мониторинга.