РАССКАЗ Л.Н.ТОЛСТОГО «ИЛЬЯС» КАК ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК И ФИЛОСОФСКАЯ ПРИТЧА

«Каждый человек – алмаз, который
может очистить или не очистить себя.
В той мере, в которой он очищен,
через него светит вечный свет.
Стало быть, дело человека не стараться
светить, но стараться очистить себя».

Л.Н.Толстой [13, т.51, с.130].

Народный рассказ

«Ильяс» – этот «рассказец для Черткова¹», как назвал его сам писатель – относится к так называемым народным рассказам Толстого. Он был написан в 1885 году во время пребывания Льва Николаевича в Крыму.
Годом ранее Владимир Григорьевич Чертков и Иван Дмитриевич Сытин организовали издательство «Посредник», чтобы издавать доступные простому народу книжки, в которых бы публиковались небольшие повести, легенды и рассказы, предназначенные преимущественно для народного чтения, в противовес популярным в то время произведениям типа «Повести о приключениях английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики-Луизы», написанным, по мнению Толстого, «плохо и безнравственно». Писатель и его единомышленники решили «вытеснить эти книги облагороженным старым лубком, своими сказками, переделками из житий святых» [15, с.614].
К этому времени Толстым уже были написаны «Война и мир», «Анна Каренина», но теперь у писателя были совсем другие планы – создать книги для «голодных» (то есть угнетенных) миллионов. Толстой говорил: «Мы предлагаем народу Пушкина, Гоголя, не мы одни: немцы предлагают Гете, Шиллера; французы – Расина, Корнеля, Буало… и народ не берет». Он мечтал дать народу «настоящую пищу». «Если мы найдем ее, то всякий голодный возьмет ее». «Дело это, – писал Толстой, – по-моему, самое важное в мире, которому только может разумный человек посвятить свои силы. Дело – в духовном общении людей. Дело в распространении света истины. Дело – в единении людей около единой истины» [13 т.25, с.523, 527, 528].
В последние годы Л.Н.Толстой недооценивал свои ранее написанные романы и повести [2, с.24] и отмечал: «Как много людей не по заслугам любят меня. Люди, которые по своим quasi-религиозным взглядам, которые я разрушаю, должны бы были ненавидеть, любят меня за те пустяки – «Война и мир» и т.п., которые им кажутся очень важными» [13, т.56, с.162–163]. Н.Н.Гусев, секретарь Толстого, записал 15 июля 1909 года следующее: «Недавно у Льва Николаевича был один посетитель, который выражал ему свой восторг и благодарность за то, что он написал «Войну и мир» и «Анну Каренину». «Я ему сказал, – рассказывал нам за обедом Лев Николаевич, – что это все равно, что к Эдисону кто-нибудь пришел и сказал бы: «Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку». Правильно ли, нет ли, я приписываю значение совсем другим своим книгам» [2, с.273]. Однако, между тем, сам писатель призывал критически относиться к сказанному им. В дневниковой записи Толстого от 25 августа 1909 г. есть такие строчки: «Очень прошу моих друзей, собирающих мои записи, письма, записывающих мои слова, не приписывать никакого значения тому, что мною сознательно не отдано в печать. Всякий человек бывает слаб и высказывает прямо глупости, а их запишут, и потом носятся с ними, как с самым важным авторитетом» [13, т.57, 124].
По мнению исследователей творчества, Л.Н.Толстой достиг в своих народных рассказах вершины художественной силы.
В настоящее время известно о трех рукописных вариантах рассказа «Ильяс», принадлежащих архиву В.Г.Черткова – это собственно автограф Л.Н.Толстого, а также две копии с правками автора, хранящиеся в Государственном музее Л.Н.Толстого в Москве.

История создания произведения

Историография рассказа «Иль­яс», этого, в общем-то, небольшого произведения, довольно обширна. Подробный анализ истории создания, различные версии датировки копий рассказа, а также разбор смысловых ошибок и погрешностей содержится в статье И.И.Сизовой «Рассказ Толстого «Ильяс»: актуальные проблемы истории создания и эдикции» [12].
В литературе до сих пор ведутся споры относительно даты рукописи-автографа. Однако письма Толстого к Софье Андреевне дают возможность проследить историю обдумывания и написания этого рассказа. Так, 14 марта 1885 года писатель с полдороги в Симеиз пишет супруге, что «еще на козлахъ сочинялъ Англійскаго милорда²…» [13, т.83, с.496]. И на следующий день, 15 марта, Лев Николаевич продолжает, обращаясь к жене: «Англицкаго Милорда, однако, все обдумываю. Попробую завтра писать» [Там же, с.497]. В письме же от 16 марта граф описал, как он посетил татарскую деревню и плантацию одного старика-татарина 65 лет, где были «виноградники, и табакъ и каштаны, инжирь, и грѣцк[іе] орѣхи», и посетовал, что «работать не принимался, слишкомъ жалко потерять возможность увидать» [Там же, с.499], но уже 18 марта он сообщает Софье Андреевне: «Вчера опять въ 7-мъ часу всталъ, убралъ свою комнату и, пристыженный тѣмъ, что я ничего не работаю, сѣлъ за работу и написалъ для Черткова разсказецъ, к[оторый] ему пошлю или привезу» [Там же, с.501]. В конце автографа рассказа «Ильяс» имеется приписка, сделанная не рукой Толстого: «Симеизъ Южн. бер. Крыма. 16 марта 1885 г.»; но если судить по письмам Толстого к жене, эта дата не верна. На первой копии рассказа, сделанной Л.Д.Урусовым, стоит дата «Симеиз 17 марта 1885 г.», но она зачеркнута. В письме Черткову от 17–18 марта Толстой сообщил, что «написалъ небольшой разсказъ, пришлю изъ Москвы. Я уѣзжаю 20-го» [Там же, т.85, с.154]. В третью копию рассказа писатель внес уже совсем небольшие правки, и с нее позднее печатался текст лубочного издания.
Впервые рассказ был опубликован издательством «Посредник» в 1886 году в сборнике «Царь Крез и учитель Солон и другие рассказы». Как и предсказывал Лев Николаевич, народные рассказы находили живой отклик в сердцах простого народа. В одном из писем Чертков сообщает Толстому: «Вчера я читал кучерам и мастерам ваши 3 ненапечатанные рассказы. «Ильяс» вызвал полное одобрение, смех и живые толки, причем все решили, что без богатства гораздо лучше. «Дедушка Мартын» произвел самое сильное впечатление. Всем ужасно понравился и по окончании чтения у всех были сосредоточенные лица, у некоторых почти со слезами на глазах. Рассуждать не стали. Видно было, что прибавлять и расписывать уже нечего. «Два брата и золото» я прочел сейчас после Ильяса, и он им понравился, как содержащий ту же мысль. Но когда стали разговаривать, то обнаружилось, что он всех озадачивает, не разрешая тех вопросов, которые там поднимаются…» [Там же, с.161].
Л.Н.Толстой задумал сопроводить рассказ «Ильяс» иллюстрацией, поскольку он был «коротким и удобным для картины». 25–26 марта 1885 года он написал Черткову, имея в виду рассказ «Ильяс», что «написалъ маленькій разсказецъ, я думаю – для картинки съ текстомъ» [Там же, с.158]. Сделать картинку Л.Н.Толстой поручил художнику Н.А.Философову, которого называл «очень милый человек и художник» [Там же, с.160], но по какой-то причине тот ее не сделал и заказ был передан художнику А.Д.Кившенко, успешно с ним справившемуся³. Картинка к рассказу «Ильяс» для большого издания «Посредника» (в открытый лист) была опубликована в сентябре 1886 г.
Народные рассказы писателя еще при его жизни печатались как в России, так и за рубежом. Так, в 1890-е годы в Турции О.С.Ле­бедевой (псевдоним Гюльнар Ханум) издаются рассказы Толстого, в том числе «Ильяс». В 1909-м рассказ выходит вторым изданием под заголовком «Ильяс, или богатство». Произведения Льва Николаевича публикуются на башкирском, татарском, казахском, армянском и других языках. В 1906 году Габдулла Тукай выносит на суд публики свои переводы толстовских рассказов «Ильяс» и «Дорого стоит».
Шейх-Касим Субаев писал Толстому из Казани, поздравляя его с 80-летием: «Вы, великий учитель жизни, трудились, описав жизнь башкир в маленьком, но ценном произведении – рассказе «Ильяс», который я перевел и издал в количестве 1600 экземпляров».

Отражение быта башкир в рассказе

В этом небольшом, просто написанном, но глубочайшем по смыслу произведении, полном ярких и точных этнографических зарисовок из быта башкирского народа, сфокусированы, как нам кажется, главные морально-нравственные, религиозные и философские воззрения Л.Н.Толстого. В портретных характеристиках, пейзажах, диалогах – множество метких реалистических деталей, в которых и проявляется гениальная способность писателя скупыми средствами, часто одним словом, создавать неповторимый художественный образ. Выражать свои мысли художественно и в то же время лаконично, просто – большое искусство, и замечательные образцы именно этого искусства дал писатель в своих рассказах для народа [6, 2003, с.52–53].
Сначала Толстой сделал героем рассказа «Ильяс» богатого татарина, но уже в первоначальном автографе он изменил и место действия, и национальность героя, превратив «татарскую деревню» в «башкирскую», а «богатого татарина» – в «башкирца»; а затем и вовсе перенес сюжет в Уфимскую губернию.
Итак, «Жил в Уфимской губернии башкирец Ильяс» [13, т.25, с.31].
Очевидно, что имя «Ильяс» – отсыл к мусульманскому святому Хызыр Ильясу – мифическому персонажу, святому – аулие. Культ этого святого был широко распространен не только у башкир, татар, но и у других мусульманских народов Востока и Средней Азии.
Согласно легенде, Хызыр Ильяс отыскал источник живой воды и, испив из него, обрел бессмертие. Этот святой в образе старца в белой одежде с длинным посохом или нищего считался благодетелем праведников, обиженных и даже наставником пророка Мухаммеда. Особо покровительствовал он путешественникам. Так, башкиры, человеку, отправлявшемуся в путь, желали: «Хызыр Ильяс юлдаш булhын!» («Да будет твоим спутником Хызыр Ильяс!»).
Миссия Ильяса, о которой говорится в Коране, состояла в том, чтобы вразумить израильтян, поклонявшихся идолам, в том числе своему главному идолу Баалу. Сначала соплеменники Ильяса сочли его слова ложью и изгнали его, но после того, как их постигла суровая кара (неурожаи, гибель скота, голод), израильтяне вернули Ильяса и стали вновь слушаться его и поклоняться Аллаху.
Иногда Хызыр Ильяса идентифицируют с Хидром или пророком Идрисом. Ильяс тождественен и бессмертному библейскому пророку Илие (Илйас, Элийя, Элийяху), являющемуся самым почитаемым ветхозаветным святым («Бог мой Яхве»). Пророк Илья в славянской народной традиции – повелитель грома, небесного огня, дождя, покровитель урожая и плодородия; на Руси он ассоциировался и с языческим Перуном-громовержцем.
Другое, не менее важное, действующее лицо произведения – жена Ильяса. В первоначальном варианте рассказа ее зовут Фатьма. В.В.Курьянова и ряд других исследователей творчества Л.Н.Толстого имена Ильяс и Фатьма связывают с крымской топонимией – названием скалы «Ильяс-Коя» и грота «Фатьма-Коба». Это имя созвучно и с именем четвертой дочери пророка Мухаммеда – «светлолицей Фатимы» [8, с.129–130]. Однако в окончательном варианте рассказа Толстой меняет имя жены Ильяса на Шам-Шемаги. В описании к рукописи рассказа дается пояснение значения этого имени – «Солнечный город» (от «Шамс» – солнце, «Шемаги – название города»). Скорее всего, имеется в виду город Шемаха (или Шамахы) – древняя столица Азербайджана, располагавшаяся в южной части Большого Кавказа. Не лишена смысла и версия, согласно которой имя Шам-Шемаги→Шамше-Маги (Шамс{е}-Маги) происходит от арабского «Шамс» (солнце) и «Маги (Маh{и})» (луна, месяц или красавица) и означает имя «Солнечнолунная» или «Солнечная красавица». Известны и другие башкирские имена с этими основами, например, Шамси (Солнце), Шамсинур (Солнечный свет), Магинур (Лунный свет) и др.
Башкир Ильяс, так же, как и его предки, был скотоводом, и остался он от отца «небогатым» и было «именья у Ильяса 7 кобыл, 2 коровы и 2 десятка овец» [13, т.25, с.31]. Для русского крестьянина-земледельца такое количество скота могло бы быть даже значительным, но не для башкира-скотовода, для которого богатство определялось количеством скота. Например, в XVIII в. И.Г.Георги писал, что у них «редко и у простого человека бывает меньше 30 и 50 лошадей; многие имеют оных до 500, богатые до 1000, а иные до 2000 и свыше» [1, с.91–92]. По данным А.Л.Игнатович (XIX в.) «лошадей держат некоторые до 1000, имеющие же 50 голов не считаются богатыми» [4, с.32]. Цифры, приведенные Л.Толстым, в целом согласуются с показателями численности скота у средней (небогатой) башкирской семьи в этот период.
Согласно статистическим и архивным данным, в середине и во второй половине XIX века в степных районах у средней башкирской семьи было примерно по десять лошадей, коров и овец на двор; в отдельных районах на один двор приходилось в среднем 20–25 лошадей, 5–12 голов крупного рогатого скота, 10–20 овец [16, с.68].
Как видим, Толстой имел довольно ясное представление о башкирском скотоводческом хозяйстве, знал, как наживается богатство, герой его рассказа «был хозяин», «с утра до вечера трудился с женою, раньше всех вставал и позже всех ложился и с каждым годом все богател». «Когда беден был Ильяс, сыновья работали с ним и сами стерегли табуны и овец» [13, т.25, с.31]. Ранний эскиз рассказа, позже переделанный писателем, довольно детально знакомил читателя с богатством татарина Ильяса, который за 35 лет нажил «200 голов лошадей, 150 голов рогатого скота, 1200 овец. Тридцать три работника пасли его табуны и стада, ухаживали за скотиной, доили коров и кобыл, варили молоко, делали масло и сыр, кумыс» [Фотокопия рукописи рассказа «Ильяс». Отдел рукописей ГМТ. 51/1. Рук.1. Оп.1.; 51/2. Рук.2. Оп.2].
В окончательном варианте рассказа при описании богатства уже не татарина, а башкирца Ильяса, писатель сделал некоторые уточнения, убрал лишние детали: «Стало у Ильяса 200 голов лошадей, 150 голов рогатого скота и 1200 овец. Работники пасли табуны и стада Ильясовы, и работницы доили кобылиц и коров и делали кумыс, масло и сыр». Если в первоначальном варианте о работниках говорится безотносительно пола, то потом автор уточняет, что у Ильяса были работники, то есть мужчины, которые пасли скот, и были работницы, которые занимались дойкой и готовили молочные продукты.
В своем рассказе Толстой очень точно охарактеризовал традиционную систему питания башкир, причем именно степных полукочевых башкир, с бытом которых он был хорошо знаком. В рассказе упоминаются национальные блюда и напитки, преимущественно мясные и молочные – это и кумыс, и масло, и сыр, и баранина, и конина.
Такая модель питания была естественной для башкира-скотовода. Подробно описывается и чаепитие – одно из любимых времяпровождений башкир. Д.П.Никольский, проводивший свои исследования среди башкир в конце XIX в., отмечал, что они очень любили чай, этот напиток стал у башкир истинно народным и «проник во все уголки Башкирии и является необходимым напитком почти каждого башкира, даже бедняка; в каждой избе или кочевке можно найти самовар или медный чайник, или хотя бы чугунный котелок для заваривания чая» [9, с.71].
Обычно пили черный чай (таҡта сәй), прессованный плиточный или «кирпичный»⁴, забелив его молоком или сливками; часто вместо сахара подавали мед. Более дорогими видами чая являлись рассыпной черный байховый⁵, а также зеленый чай. Летом на кочевке чая пили меньше, предпочитая кумыс и айран. «Вначале это обыкновение, видимо, встречало сильное нерасположение со стороны ревнителей старинных народных обычаев», – сообщал в своих путевых заметках С.Г.Рыбаков [10, с.289]; но со временем традиции чаепития местами вытеснили даже совместное употребление кумыса.
В рассказе Толстого упоминаются бахчи, на которых работает Ильяс. Слово «бахча» происходит от башкирского слова «баkса» – огород, но здесь, скорее всего, слово употреблено не в значении «огород для выращивания овощей» (поскольку овощи появились у степных башкир довольно поздно, в ХХ в.), а в значении довольно большого поля в степи, на котором растут арбузы, дыни. Действительно, Толстой мог видеть бахчи в Самарской губернии, где располагалось его имение и были все условия – много солнца и высокие температуры летом – для созревания бахчевых культур. В письме к Софье Андреевне 25 июля 1881 г. Толстой писал «Бабай, караульщик бывший на бахчах, караулит у дома и ездит на старом мерине, Турсуке, за мукой. Это милейшее 70-летнее дитя природы. Поет песни татарские тонким голоском всю ночь и барабанит в лад в старое ведро» [13, т.83, с.298]. Этот бабай вполне мог явиться прототипом Ильяса, который также в рассказе «перевалило за 70 годам».
В рассказе затрагивается и тема башкирского гостеприимства, традиций питания. Говоря о гостеприимстве самого Ильяса в пору расцвета его хозяйства, писатель отмечает, что «приезжали к нему гости издалека. И всех принимал и всех кормил и поил Ильяс. Кто бы ни пришел, всем был кумыс, всем был чай и шерба⁶, и баранина. Приедут гости, сейчас бьют барана или двух, а много наедет гостей, бьют и кобылу» [Там же, т.25, с.31]. Баранина и конина (мясо скота с так называемым «горячим дыханием») являлись наиболее излюбленными видами мяса у башкир. Причем для гостей они всегда старались выбирать более жирное животное, так как считали, что «у жирной скотины восемь ног», то есть она «равнозначна двум худосочным»; у башкир сохранились и такие пословицы: «Чем резать восемь худых баранов, режь одного жирного»; «Краса застолья – острый нож да жирное мясо».
В эпоху этого самого благосостояния, в период жизни, когда все мысли Ильяса были заняты накоплением богатства, не было в его семье гармонии, не было ни часу покоя, все мысли были о том, чтобы добро не пропало, «ни поговорить, ни об душе подумать, ни Богу помолиться» [Там же, с.34].
Но в какой-то момент в рассказе приходит в движение «колесо счастья», которое «кого вверх поднимает, кого вниз опускает» [Там же, с.33], и начинается убывание благосостояния Ильяса. «Начали сыновья баловаться, а один стал пить. Одного, старшего, в драке убили, а у другого, меньшого, попала сноха гордая, и стал этот сын отца не слушаться, и пришлось Ильясу отделить его» [Там же, с.31]. А что значит для башкира отделить сына? Это значит выделить ему и дом, и скот, а также лишиться работников в лице сына и снохи, «и убавилось богатство Ильясово» [Там же].
Традиционно для башкир было нехарактерно пьянство и употребление крепких спиртных напитков. Исследователи башкирского быта даже в XIX веке отмечали, что «водку башкиры дома совсем не пьют, а если и случается кому-нибудь из них выпить, то или в городе, или в русском селении, но таких людей мало. Выпивший страшно боится встретиться с муллой, который может его наказать». Однако в пореформенный период алкоголизация башкирского населения усиливается. В 1899 году Д.П.Никольский писал о проникновении алкоголя в среду башкир. «Есть башкирские селения, где почти все мужчины пьют вино... однако завзятых пьяниц между последними не встречается... Если некоторые из башкир и пьют водку, то пьют ее в русских селениях и городах на базарах, во время праздников и т.п.» [9, с.69, 351].
Начало отравлению башкира алкоголем закладывало обязательное выпивание чарки водки отбывающими воинскую повинность. Приучали башкир к алкоголю и русские торговцы и промышленники: при заключении земельной и всякой иной сделки они «дарили» башкирам отнюдь не один чай или сахар, но угощали и водкой. Однако еще продолжало сказываться то, что в прошлом башкиры в своей массе были трезвенниками. То есть и в этом вопросе мы видим владение Львом Толстым башкирским материалом.
Потом постигают Ильяса и другие несчастья, губительные для скотовода – овец косит болезнь⁷, выпадает голодный год⁸, и сено не родится, в результате чего «поколело много скота в зиму», потом «косяк лучший киргизцы отбили» и т.д.
Особого внимания заслуживает сюжет угона скота. Данный обычай (в какой-то мере узаконенный традицией) у башкир, казахов, киргизов и некоторых других тюрков-скотоводов называется «барымтой» (в русском языке – «баранта»). Оно происходит от слова «бар» и означает «есть» («имеется») или «положенное мне». Согласно традиционному праву, барымта – это набег на враждебное племя с целью захвата материальных ценностей. Участие в барымте у скотоводов считалось престижным, поскольку мужчина в этих набегах показывал свою удаль и доблесть, доказывал свой статус. Так, у казахского народа есть поговорка: «Кто боится барымты, тот не будет скотоводом». Хотя изначально основное предназначение барымты – это, конечно, восстановление попранной справедливости и возвращение ранее принадлежавшего имущества.
Все беды и потери случилось в семье Ильяса как-то враз, причем в те годы, когда у него «и сил стало меньше. И дошел к 70 годам Ильяс до того, что стал распродавать шубы, ковры, седла, кибитки, а потом и скотину стал продавать последнюю, и сошел Ильяс на нет...». «Сын отделенный ушел в далекую землю, а дочь померла. И помочь старикам было некому» [Там же].
В рассказе «Ильяс» прослеживаются аналогии с ветхозаветной «Книгой Иова». Перекликается и сюжетная линия: «Был человек в земле Уц, имя его Иов. И родились у него семь сыновей и три дочери. Имения у него было: семь тысяч мелкого скота, три тысячи верблюдов, пятьсот пар волов и пятьсот ослиц и весьма много прислуги; и был человек этот знаменитее всех сынов Востока» [Иов 1: 1–3]. Но, тем не менее, между Ильясом и библейским Иовом есть существенная разница. Иов изначально был человеком непорочным, справедливым и богобоязненным и удалялся от зла, а Ильяс, будучи богатым, не думал о Боге, о душе и «жил из греха в грех». И снова аналогия из Библии, описывающая свалившиеся на Иова несчастья: «Волы орали, и ослицы паслись подле них, как напали Савеяне и взяли их, а отроков поразили острием меча…; ...огонь Божий упал с неба и опалил овец и отроков и пожрал их… …Халдеи расположились тремя отрядами и бросились на верблюдов и взяли их… …сыновья твои и дочери твои ели и вино пили в доме первородного брата своего; и вот, большой ветер пришел от пустыни и охватил четыре угла дома, и дом упал на отроков, и они умерли; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе» [Иов 1: 15–19]. Как Иову, так и Ильясу необходимо было потерять все излишнее, земное, чтобы достичь духовного совершенства, встречи с божественным; вразумиться через страдание, усовершенствоваться и начать жить более нравственной жизнью, закалиться, как металл закаляется под ударами молота на наковальне и стать крепче, качественнее.
Далее в рассказе сосед Мухамедшах пожалел обедневших стариков, «вспомнил хлеб-соль Ильясову» [13, т.25, с.32] и взял их к себе в работники. Можно предположить, что писатель в лице хозяина Ильяса представляет читателю «доброго человека» или, что еще вероятнее, главного Хозяина – Создателя, Всевышнего.
Тема гостеприимства вновь поднимается, когда речь идет об угощении у Мухамедшаха, к которому приехали далекие гости, сваты, пришел и мулла. Хозяин велит Ильясу поймать барана и приготовить из него мясное угощение. «Ильяс освежевал барана и сварил и послал гостям» [Там же]. В условиях полукочевого образа жизни способы приготовления башкирами мясных блюд отличались простотой и, в первую очередь, основывались на сохранении вкусовых и питательных качеств продуктов. «Мясные кушанья самые простые, вовсе не сложные, без всяких приправ», – отмечалось в литературе XIX века [7, c.379]. Традиционное блюдо бишбармак, состоящее из вареного мяса и кусочков теста, у многих скотоводов испокон веков являлось наиболее излюбленным кушаньем. Оно же стало своеобразным символом башкирской народной кухни.
Лев Николаевич и сам был в восторге от незатейливого, но сердечного башкирского гостеприимства. Находясь на лечении кумысом, он писал жене, что башкиры «принимали нас везде с гостеприимством, которое трудно описать. Куда приезжаешь, хозяин закалывает жирного курдюцкого барана, ставит огромную кадку кумысу, стелет ковры и подушки на полу, сажает на них гостей и не выпускает, пока не съедят его барана и не выпьют его кумыс. А башкир-хозяин из рук поит гостей и руками (без вилки) в рот кладет гостям баранину и жир, и нельзя его обидеть» [13, т.83, с.198–199].
В рассказе «Ильяс» писатель говорит и о последовательности пира, и о смене блюд и напитков: «Поели гости баранины, напились чаю и взялись за кумыс», упоминает о застольном этикете, о том, как и на чем сидели гости: «Сидят гости с хозяином на пуховых подушках, на коврах, пьют из чашек кумыс и беседуют» [Там же, т.25, с.32].
Кумыс у башкир был и приветственным, и прощальным напитком. «Кумыс является у них вроде священного напитка, который можно давать другим даром, а продавать грех» – писал в XIX веке В.В.Зефиров [3, с.423]. Бедняк, или даже работник, зайдя в дом богатого башкира или в дом своего хозяина, вместо приветствия, мог подойти к наполненному кумысом сосуду и, взявшись за мутовку, взболтать кумыс. «Этим он выражал хозяину желание, чтобы у него никогда не переводился этот напиток. Последствием чего всегда было щедрое угощение; немедленно наполнялась чаша и передавалась пришедшему, тот пил кумыс, сколько ему было угодно» [7, с.377–378].
В рассказе Толстого «Ильяс» два раза встречается одинаковая фраза: «Поздоровался Ильяс с гостями и хозяином, прочел молитву и присел на коленочки у двери… Подали Ильясу чашку с кумысом». И сразу же следом: «Поздоровался Ильяс с гостями и хозяином, поклонился, отпил немного и поставил» [13, т.25, с.33]. Возникает вопрос: намеренный ли это повтор?
Если судить по тому, как сосредоточен был писатель на обдумывании и написании этого небольшого по объему произведения, какую глубокую, животрепещущую для себя тему он поднял в нем, как он несколько раз собственноручно исправлял текст рассказа, ошибки бы быть не должно. Возможно, в первом случае под словом «поздоровался» автор подразумевал приветствие, а во втором – пожелание здоровья («поздоровался» – то есть «пожелал здоровья»), сопровождавшее у башкир питье кумыса. Или все же этот повтор – следствие невнимательности редактора, державшего корректуру? Такая вероятность не исключена, поскольку в рукописи рассказа писатель несколько раз переставлял фразы местами.
Мухамедшах – хозяин Ильяса – не выдуманный персонаж. Приезжая в свое самарское имение, граф Толстой обычно покупал кумыс у семьи башкира Мухамета Рахматуллина (Рахметуллина). Войлочная кибитка Мухамета устанавливалась в нескольких саженях от дома господ. Романыч, как называли его в семье Толстого, был образованным для своего времени человеком, хорошо владел русским языком. Описывая внешность этого башкира, Толстой писал жене: «Мухаметша также хорош собой, изящен и приятен; также похож на ястреба» [Там же, т.83, с.379].

Как Л.Н.Толстой вложил истину в уста башкирки

В рассказе «Ильяс» затрагивается и тема взаимоотношения полов в башкирском обществе. С одной стороны, в рассказе подчеркивается более низкое по сравнению с мужчиной положение женщины, когда Шам-Шемаги, вошедшая по зову хозяина к гостям, «прошла за занавесочку и села с хозяйкой» [Там же, т.25, с.33].
Действительно, у башкир традиционно практиковалось разделение жилища на две половины, почетную (мужскую), где принимали гостей, устраивали торжества и пр., и хозяйственную, женскую, отделенную от основной половины занавесью – шаршау. В женской половине готовилась пища, хранились продукты питания и утварь, здесь же во время званых обедов собирались и угощались женщины.
Несмотря на это, башкирскому обществу было присуще уважительное отношение к женщине. Женщина-башкирка в хозяйственной, а подчас и социальной жизни общества, особенно в условиях полукочевого скотоводческого быта, была более свободной, чем представительницы многих других мусульманских народов. Башкирские мужья относились к женам и детям «кротко и с любовью, им было не присуще издевательство над женщинами» [9, с.143].
По свидетельству С.Г.Рыбакова, «мужья не разыгрывают из себя деспотов по отношению к женам и представляют последним известную свободу от обрядностей… не лишают их права самостоятельного заработка» [11, с.32]. К положительным качествам башкир исследователи XIX века также относили их доброту, приветливость, мягкость характера. Последнее свойство особенно проявляется в семейном быту: «Башкир относится к своей жене мягко… Такое же мягкое и любовное отношение у башкир замечается и к детям... Сострадание и помощь ближнему, особенно бедняку, значительно развито у башкир, проявляясь в больших даже размерах, чем этого можно было бы ожидать» [9, с.98–100].
Встречались случаи, кода к гос­тевым трапезам за особые заслуги в мужской круг допускались и женщины. Это могла быть почтенная мудрая старуха, либо прославившаяся своими подвигами девушка-батыр. Хотя, в целом, по сравнению с мужчиной, башкирка, конечно, не была вполне равноправна с мужчиной ни в семье, ни в обществе.
Несмотря на то, что Ильяс говорит о своей жене, «что она баба – что на сердце, то и на языке», он все же признает за ней обладание общей с ним истиной – «она тебе всю правду об этом расскажет» [13, т.25, с.33].
Видимо, не случайно именно в уста женщины писатель вложил эту «правду жизни», благодаря которой наконец Ильяс со своей женой пришли к единому мнению, достигли семейной гармонии. А ведь в прошлой, богатой жизни у них не было согласья, они со стариком грешили и бранились, жили из «заботы в заботу, из греха в грех и не видали счастливой жизни» [Там же, с.34].
Старая башкирка судит так: «полвека счастья искали и, пока богаты были, все не находили; теперь ничего не осталось, в люди пошли жить, – такое счастье нашли, что лучше не надо» [Там же, с.32]; об этом же говорит и сам Ильяс: «Мы глупы были с старухой и плакали прежде, что богатство потеряли, а теперь бог открыл нам правду». А подтверждает «правду» мулла: «Это умная речь, и все точную правду сказал Ильяс, это и в писании написано» [Там же, с.34].
Можно предположить, что устами башкирки Шам-Шемаги Толстой высказывает собственные морально-нравственные установки, на которые он ориентировался в тот период своей жизни. Толстой как бы проверяет, примеривает к жизни свои новые мысли о смысле бытия. Так, говоря о материальном, Л.Н.Толстой отмечал в письме В.И.Алексееву, что «Из денег, разумеется, кроме зла…, едва ли что-нибудь выйдет» и писал о возможности «христианской, т.е. разумной и счастливой жизни при всех возможных условиях» [Там же, т.63, с.184].
Со страниц своего трактата «Так что же нам делать?», написанном примерно в это же время, Л.Н.Толстой буквально кричит: «И прежде уже чуждая мне и странная городская жизнь теперь опротивела мне так, что все те радости роскошной жизни, которые прежде мне казались радостями, стали для меня мучением. И как я ни старался найти в своей душе хоть какие-нибудь оправдания нашей жизни, я не мог без раздражения видеть ни своей, ни чужой гостиной, ни чисто барски накрытого стола, ни экипажа, сытого кучера и лошадей, ни магазинов, театров, собраний. Я не мог не видеть рядом с этим голодных, холодных и униженных жителей Ляпинского (ночлежного. – Э.М.) дома. И не мог отделаться от мысли, что эти две вещи связаны, что одно происходит от другого» [Там же, т.25, с.191].
Введение в рассказ священно­служителя, который поддерживает и подтверждает «правду», высказанную Ильясом и его женой – свидетельство необходимости для Толстого одобрения этих своих философских идей и нравственных установок с религиозной стороны, с позиции веры. Но веры и религии не ортодоксальной, не официально поддерживаемой, про которую он говорил, что «та церковная вера, которую веками исповедовали и теперь исповедуют миллионы людей под именем христианства, есть не что иное, как очень грубая еврейская секта, не имеющая ничего общего с истинным христианством» [Там же, т.37, с.350], а некоей «надверы», нравственной основы любой веры. И, видно, не случайно одобрение в рассказе исходит от муллы, а не от священника христианской церкви. Писатель как бы предвосхитил свои слова [в письме к Е.Е.Векиловой от 13–16 марта 1909 г.] о том, что для него, «ставящего выше христианские идеалы и христианское учение в его истинном смысле», все же «магометанство по своим внешним формам стоит несравненно выше церковного православия» [Там же, т.79, с.118].
Каморка Ильяса, как и навозная куча Иова, – славнее всякого царского венца. Господь говорил Иову: «Твою навозную кучу Я сделал раем, Я возделал ее для благочестия, насадил на ней небесные деревья… Для этого именно Я и подверг тебя испытанию, не с тем, чтобы погубить тебя, но чтобы увенчать, не с тем, чтобы посрамить, но чтобы прославить... [Святитель Иоанн Златоуст. О праведном и блаженном Иове]. «Хотя в тебе и нет того греховного, что надлежало бы исправить, но в тебе все еще есть то, что следует возрастить» [Святитель Григорий Великий. Моралии на книгу Иова]. А Ильясу, этому грешному человеку, и подавно было, что исправлять и в своей душе, и в своей жизни.
Как и в притче об Иове, мы видим, что в рассказе об Ильясе жена главного героя играет значительную роль. Однако, если жена Иова, привыкшая к богатству и, привязанная к земным благам, не выдержав страданий, советует мужу «похулить Бога и умереть» [Иов 2: 1–10], Ильяс и его жена терпеливо и сообща переживают выпавшие на их долю потери и трудности, достигают духовного единения, понимания истинных ценностей и приходят к мысли, что целью Провидения, лишившего их мирского, было отнюдь не страдание, а плод, выросший из этого.
Подобное единство с семьей, а особенно с женой, Софьей Андреевной, было желанно и самому Толстому, его тяготила собственная семейная драма, больнее всего душу писателя ранило непонимание со стороны близких. Льву Николаевичу и самому страстно хотелось бы достигнуть этого духовного единства, согласия (в том числе и в бытовых, финансовых вопросах) со своими домочадцами, которых он любил, и неоднократно, но безуспешно, пытался уговорить переменить их жизнь как в Москве, так и в Ясной Поляне на более простую, без излишней роскоши.
Противоречиво в рассказе и отношение автора к труду. Отказываясь от избыточного материального, писатель в то же время высоко оценивает «работу с охотой», «по силе своей», для обеспечения необходимых жизненных потребностей человека. Причем высоко оценивается сознательный труд, без лени, хозяйский. Так, именно работа помогла молодому Ильясу подняться и нажить богатство. Труд же наемный, с одной стороны, оценивается Толстым как несомненное зло, но в то же время он допускается, поскольку писатель отправляет обедневшего Ильяса и его жену в работники к Мухаметшаху.
По этому поводу Шам-Шемаги говорит так: «Жили мы со стариком 50 лет – счастья искали и не нашли, а только вот теперь второй год, как у нас ничего не осталось и мы в работниках живем, мы настоящее счастье нашли и другого нам никакого не надо». На вопрос: «Да в чем же ваше счастье теперь?» – женщина ответила: «Теперь встанем мы со стариком, поговорим всегда по любви, в согласьи, спорить нам не о чем, заботиться нам не о чем, – только нам и заботы, что хозяину служить. Работаем по силам, работаем с охотой, так, чтобы хозяину не убыток, а барыш был». А за свою работу они имели средства к существованию: «Придем – обед есть, ужин есть, кумыс есть. Холодно – кизяк есть погреться и шуба есть» [13, т.25, с.33–34].
Идеи, на основе которых строится новая жизнь Ильяса и его жены, – это непротивление злу, смирение перед судьбой, служение Всевышнему, отсутствие зависти, любовь к ближнему, отказ от чрезмерного обогащения, избыточного материального, в результате чего достигается гармония с собой и миром, происходит освобождение духа человека и поднятие его до самых высоких вершин, начинается жизнь со спокойным сердцем и чистой совестью, когда мирские заботы не перекрывают духовную связь с Богом, не лишают его божественного откровения.
Эти идеи и сближают героя рассказа с тем пророком, имя которого он носит. И подобно пророку, он делится с окружающими правдой, заключающейся в том, что истинное счастье – это духовное счастье. И факт, что гости «задумались» над словами, сказанными Шам-Шемаги и Ильясом и подтвержденными священнослужителем, вселяет надежду, что эти идеи и сегодня найдут отклик в сердцах людей.

¹ Владимир Григорьевич Чертков – близкий друг, редактор и издатель Л.Н.Толстого. Сам Лев Николаевич так отзывался о В.Г.Черткове: «Бог дал мне высшее счастье, – он дал мне такого друга, как Чертков».

² Планы своих народных рассказов Толстой называл своими «Английскими милордами».

³ На сайте «Дома антикварной книги» в Никитском переулке в разделе «Русская живопись, графика, плакаты, автографы художников и писателей» в 2014 г. был выставлен на аукцион плакат-рисунок к рассказу Ильяс, выполненный художником А.Кившенко (М.: Хромо-лит. И.Д.Сытина, 1886. 61,5 x 39,5 см.) Плакат наклеен на тканевую основу. Небольшие надрывы по краям. Утрата небольших фрагментов. В статье приводится фото данного рисунка.

⁴ Чай, спрессованный в виде плиток (около 100 г) или больших брусков (весом по 3–5 фунтов), похожих на кирпичи.

⁵ Чай, изготовленный из нежных верхних листочков чайного дерева, покрытых серебристо-белыми волосками; отсюда китайское название «бай-хоа» (белая ресничка).

⁶ Шерба, шербет – сладкий напиток на основе меда.

⁷ Падеж скота у башкир от эпизоотий случался довольно часто. Положение усугублялось тем, что в конце XIX века во всей губернии было всего около тридцати ветеринарных врачей. К.Л.Шиле, так же, как и многие другие авторы того времени, отмечал: «Когда-то у башкир было много разного скота, а на привольных пастбищах паслись несметные табуны лошадей; но это время миновало для них безвозвратно. Теперь сплошь и рядом бывает, что у башкира нет ни лошади, ни овцы, ни коровы…» [14, с.6.]

⁸ Уровень обеспечения населения продуктами питания в условиях преобладания натурального хозяйства колебался в зависимости от стихийных бедствий, особенно неурожаев. Только во второй половине XIX в. голодными были 1848, 1850, 1864–1865, 1874–1875, 1879–1880, 1883, 1888, 1891–1892, 1897–1898 гг., которые не только привели к значительному сокращению поголовья скота, но и унесли десятки тысяч жизней людей; так, например, от засухи 1864–1865 гг. и разразившейся эпидемии тифа, сильно пострадали кочующие башкиры южных уездов (там погибло почти 10% жителей) [5, с.47].

Литература

1. Георги И.Г. Описание всех в Рос­сийском государстве обитающих на­родов, так же их житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и прочих достопамятностей. Ч. II. – СПб., 1799.
2. Гусев Н.Н. Два года с Л.Н.Толстым. – М., 1973.
3. Зефиров В.В. Взгляд на семейный быт башкирца // Башкирия в русской литературе. – Уфа, 1989. Т.1.
4. Игнатович А.Л. Башкирская Бурзянская волость // Сборник ста­тей, помещенных в Оренбургских гу­бернских ведомостях за 1862 г. – Уфа, 1862.
5. История Башкортостана во второй половине XIX – начале ХХ в. Т.I. – Уфа, 2006.
6. Кобзева P.M. Духовный мир фольклора в восприятии Л.Н.Толстого // Духовное наследие Л.Н.Толстого и современный мир. Материалы XII Барышниковских чтений «Русская классика: проблемы интерпретации». – Липецк, 2003. С.52–53.
7. Коноплев Н.В. О кумысе у баш­кирцев Оренбургской губернии // Протоколы заседаний русских врачей в Санкт-Петербурге в 1861–1862 гг. – СПб., 1862.
8. Курьянова В.В. Крымский текст в творчестве Л.Н.Толстого. – Симфе­рополь, 2015.
9. Никольский Д.П. Башкиры. Этнографическое и санитарно-антро­пологическое исследование. – СПб., 1899.
10. Рыбаков С.Г. Очерк быта и современного состояния инородцев Урала // Наблюдатель. 1895. №7. С.283–291.
11. Рыбаков С.Г. Музыка и песни уральских мусульман с очерком их быта. – СПб., 1897.
12. Сизова И.И. «Рассказ Толстого «Ильяс»: актуальные проблемы исто­рии создания и эдиции // Фило­логические науки. Вопросы теории и практики. – Тамбов, 2018. №3. Ч.2. С.245–251.
13. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений («Юбилейное»): в 90 т. – М.: ГИЗ/ГИХЛ, 1928–1958.
14. Шиле К.Л. Башкиры: Этно­графический очерк // Природа и люди. №3. – СПб., 1878.
15. Шкловский В.Б. Лев Толстой. Серия «Жизнь замечательных людей». – М., 1963.
16. Янгузин Р.З. Хозяйство и соци­альная структура башкирского народа в XVIII–XIX вв. – Уфа, 1998.

❗❗❗ Запрещается копирование, распространение (в том числе путем копирования на другие сайты и ресурсы в Интернете) или любое иное использование информации и объектов без предварительного согласия редакции журнала «Ватандаш».