Я взял в заводской библиотеке несколько новых толстых литературных журналов и пошел на остановку трамвая. Унылая советская действительность стояла вокруг – нелепые постройки кирпича и бетона, обшарпанные донельзя или покрашенные в цвет загустевшей крови; вдалеке виднелись установки, которые перерабатывали нефть в бензин и масла, если не водку; даже небо, насколько хватало глаз, виднелось сквозь арматуру или механизмы; все это было настолько хаотично выстроено, что не было гармонии нигде, так что даже люди, которые подходили к остановке, были изуродованы каким-то особым неприятным образом. У кого-то торчал нос, у кого-то одно плечо было выше другого, кто-то волочил длинные, чуть не до земли, руки, словно гири, которые тянули их обладателя к земле, а кто-то выглядел так, будто никогда в жизни не мылся. Даже одежда на них была какой-то странно хаотичной, хотя, по идее, это всего лишь разновидность одного и того же комбинезона, который выдавали всем на работе. Как-то даже не верилось, что из-за угла выедет трамвай и увезет в другую жизнь. Его и не было.
Я открыл первый попавшийся журнал, стал перелистывать. Все проскальзывало мимо глаз, как шифровки для Штирлица, которые мог понять только он. Посмотрев номер с текстами банальных москвичей, я засунул его под мышку, взял другой. Взгляд бежал стремительным домкратом, пока не зацепился за что-то, за какую-то фамилию, потом небольшое предисловие, потом текст.
Когда зазвенел трамвай, я поднял голову. Остановка была полна народу, но я стоял в центре круга, совершенно свободного от людей. Я вдруг понял, что хохотал так громко, что народ от меня шарахнулся.
Я сел в трамвай, и ситуация повторилась, доехал чуть ли не в пустом вагоне, а рядом со мной никто так и не сел.
Так я читал повесть Сергея Довлатова «Филиал». Это был октябрь 1989 года…
В декабре 1990 года, уже студентом Литинститута, я случайно увидел объявление о том, что где-то на окраине Москвы будет поэтический вечер и там будет выступать Глезер (издатель – от редакции). Я немедленно собрался и поехал туда…
Жизнь налаживалась. Глезер поручил мне продавать книжки, которые он привез из-за границы. На каком-то складе в спальном районе Москвы я набрал целую сумку журналов и книг, повез к себе в общежитие.
В метро я читал тоненькую книжку. Ко мне подошел пожилой гражданин.
– Это вы Довлатова читаете? – спросил он голосом, в котором ощущались бойкость, ужас и трепет.
– Да, – небрежно сказал я.
– А не скажете, где-то это можно приобрести?
– У меня, – меланхолично сказал я.
В общем, всю сумку я тут же и распродал в этом вагоне. Остальные книжки я продавал на литературных вечерах и в Измайловском парке на художественной ярмарке. В общем, могу гордиться, что Довлатова и очень многих авторов, кого публиковал Глезер, Москва читала из моих рук…
Вдруг я узнал, что Довлатов – уфимец. Это было в литинститутские годы, я уже собирал все, что касалось Довлатова, пока только его книги. Помню, как зимой в этих поисках, высадился в районе метро «Таганская» и пошел по каким-то улицам в поисках книжного магазина, где продавалась его книга рассказов. Завернув за поворот улочки, я остолбенел. От здания к зданию был натянут канат, на канате висел плакат с надписью:
«Поздравляем вас с веселым праздником Пурим!» Для советского мальчика это был культурный шок.
Книжка рассказов не особо меня впечатлила, но я все равно собирал все издания Довлатова, после «Соло на ундервуде» мне этот писатель нравился все больше и больше.
Кто-то меня спросил, читал ли я Довлатова. Он как раз стал модным.
– Еще лет двадцать назад, – сказал я.
К тому же он оказался уфимец…
Я стал рассказывать о Довлатове, писать о нем то там, то сям. Фигура писателя, который никак не мог прийтись ко двору существующей власти, заинтересовала моего друга, журналиста и потомственного медиаменеджера Шамиля Валеева, и он тоже стал прикладывать усилия к популяризации Довлатова.
В 2001 году мне позвонили и предложили поехать в США. Я был ошеломлен, но тут же подумал, что смогу посетить могилу Довлатова. Уже давно я искал какие-то контакты по интернету, и мне откликнулся наш уфимец Валерий Письменный. Он жил в Нью-Йорке, знал Довлатова, даже снял о нем фильм.
Я спросил его, не может ли он помочь встретиться с вдовой Сергея Довлатова и посетить кладбище, где он похоронен.
Когда он узнал, что я приезжаю в Нью-Йорк, то он предложил переночевать у него, а на следующий день съездить на кладбище. Я с превеликой радостью согласился…
Это был чуть ли не предпоследний день в Нью-Йорке, помню, как вышел из отеля где-то в центре города, завернул за угол и увидел Валерия Михайловича. Он улыбался мне как родному человеку.
Улыбчивый, веселый, приятно полноватый, плотный, среднего роста человек посреди чужой страны! Я сразу почувствовал в нем что-то родственное и очень близкое.
Мы сели в машину и поехали по бесконечным улицам. В одном месте Валерий Михайлович показал мне дом и сказал, что здесь он жил с дочерью, пока не разорился. Потом уже я узнал, что он играл на бирже и потерял деньги во время какого-то краха фондового рынка…
Наконец мы поехали на улицу, на которой жил Сергей Довлатов. Это далеко от центра и это огромные районы хрущевок, то есть на глаз отличить их просто невозможно. Экономное жилье!
Мы оставили машину и прошлись немного пешком. Левая сторона улицы – сплошные магазины и кафешки. В одной из них Валерий Михайлович угостил меня мексиканским блюдом буритос. Вкусная штука!
На противоположной стороне улицы был магазин – «стекляшка».
– В этот магазин часто заходил Сергей Довлатов, – сказал мне Валерий Михайлович. – Он любил поговорить с хозяином.
С ним он и остановился поговорить, словно Том Сойер, а я стал рассматривать обстановку. Это было похоже на смесь продмага, хозмага и киоска «Союзпечати», каких сейчас у нас много. Обстановка была такая же, как сейчас в Сипайлово, да и люди, которые заходили в магазинчик, явно не работали в журнале «Башкортостан кызы».
Сам хозяин говорил по-русски не хуже дам с Бродвея, и я подумал, какой был голод на русскую речь у Сергея Довлатова, что он беседовал со всеми, кто мог ему ответить на родном языке.
Наконец, мы вернулись к машине, и через небольшое время к нам присоединилась Елена Довлатова. И мы поехали на кладбище Маунт-Хеброн. Я был смущен и молчал, не зная, что сказать.
Мелькали все эти дома темно-красного кирпича, магазинчики, рекламные щиты, все, что потом нам стало известно по кинофильмам.
…Мы быстро нашли могилу Сергея Довлатова, она где-то с краю кладбища, просто большой камень надгробия, на котором лежало несколько камешков. Валерий Михайлович, как человек религиозный, тоже положил камешек. Кажется, он взял его с другого надгробия.
Я вытащил из сумки большой полиэтиленовый пакет. Потом Валерий Михайлович сказал мне, что у него глаза на лоб полезли, когда я высыпал на ржавую глину черную землю из Уфы. Почему-то мне показалось это важным и нужным.
Обратно мы ехали так же молча, но на душе было как-то тепло и хорошо…