Глаза (рассказ)

Воскресный день. В обычно шумных коридорах прокуратуры сегодня тихо и безлюдно. А завтра Чингизу Ахатовичу предстоит передать прокурору на подпись и направить в суд очередное раскрытое уголовное дело. Обвинительное заключение подкреплено неопровержимыми доказательствами. Так зачем же тогда он пришел на работу, когда мог спокойно отдыхать дома?

Открыв сейф, достал многотомную подшивку «дела» и положил на стол. Нет, не для того, чтобы вновь перелистывать или перечитывать его, просто он не знал, как избавиться от навалившихся на него тяжелых чувств. Страшные картины чудовищного преступления засели в голове, и даже его закаленное сердце не желало принимать произошедшее.

Прошелся по кабинету, казалось, даже полы скрипели громче обычного в этой непривычной тишине. Направился к кожаному дивану, стоявшему у двери, мельком выглянул в окно и невольно вздохнул, задержав взгляд на собаке, бродившей по двору. Похоже, и та заметила его — остановившись, жалобно посмотрела на него. Наверное, в другое время следователь и значения бы не придал грустному взгляду собаки, а сейчас вдруг вздрогнул и, резко повернувшись, вернулся к столу. Он пришел в смятение, словно со страниц дела на него смотрели те же молящие глаза…

Открыть папки и еще раз пересмотреть бумаги? Чего ради?! Присел на диван, потом и вовсе развалился на нем, уставившись в потолок. Заметил там небольшую вмятину с желтым пятном вокруг. Это след от пробки шампанского, которое они распили недавно с Азаматовым. Азаматов — наставник Чингиза Ахатовича, научивший его в свое время азам профессии. Сегодня он на заслуженном отдыхе. Но частенько захаживает, как сам говорил, попутно. Чингиз Ахатович, однако, заметил такую закономерность: его визиты почти всегда случались во время расследования громких преступлений, вызывавших общественный резонанс и ставивших «на уши» правоохранительные органы города. Не зря ему дали такое лестное прозвище — «гений сыска». А в свой последний визит, около двух месяцев назад, он сказал: «Захотелось пожать тебе руку перед Новым годом». Но его острый и холодный, словно лезвие ножа, взгляд, способный проникнуть в самую душу преступника, говорил о том, что он уже в курсе дела, которое еще только было открыто. «Моя агентура не спит», — пошутил он. Расспрашивал, по привычке время от времени грозно тряся указательным пальцем и одновременно приговаривая: «Та-а-ак… Так!» Потом вдруг торопливо покинул кабинет. Хорошо зная характер наставника, Чингиз Ахатович подумал, что тот, похоже, нащупал след...

Он продолжал рассматривать желтое пятно на потолке. И ему вдруг показалось, что оно стало разрастаться, увеличиваться... А потом перед глазами прошли, словно кадры документального фильма, протоколы допросов, результаты экспертиз, фотографии, свидетельские показания и другие улики, подшитые не только в многотомных папках на столе, но и крепко запечатленные в памяти самого следователя.

* * *

Отчего-то из глубины памяти всплыло одно давно забытое происшествие. Тогда Чингиз Ахатович проходил практику в прокуратуре. Зазвонил телефон. Азаматов ответил отрывисто и четко: “Выезжаю! Ребенок?! Свидетели? Судмедэксперт?.. — и обратился к Чингизу, едва положив трубку: — Практикант, следуй за мной, сегодня получишь боевое крещение!”

Перед двухэтажным домом собралось много народу. Доносится лишь перешептывание: “Ружье... Застрелил жену...” В те времена люди не прятались, словно тараканы, по углам, и если случалось что-то выходящее из ряда вон, без страха рассказывали, что видели и слышали, охотно шли на сотрудничество.

Азаматова встретил сержант милиции и сопроводил в комнату, где произошла трагедия, практикант вошел вместе с ними. И столбом застыл в дверях. Молча обвел взглядом всю обстановку. Сержант снял окровавленную простыню с тела, лежащего на кровати. У бедной женщины отсутствовала половина головы. Одна коса лежала на груди, а вторая висела на изголовье кровати, там же и половина черепной коробки... Взгляд Чингиза скользнул вслед за вспышками фотоаппарата эксперта, снимающего место преступления. На стене — пятна застывшей крови и кусочки какого-то сероватого вещества. Это мозг несчастной жертвы?! У Чингиза задрожали колени от этой мысли, голова пошла кругом. Он не смог сдержаться, тут же и стошнило. Достав платок, вытер губы и оглянулся на присутствующих. Представители милиции, Азаматов, свидетели... Никто не смотрел на него с осуждением. Немного успокоился, — стало легче, будто чувство отвращения вырвалось наружу. Обрел способность соображать. У него в руках была новенькая папка, а в ней общая тетрадь в синей обложке, которую завел на время практики. Открыв ее, стал что-то писать.

Вернувшись в прокуратуру, Чингиз посмотрел свою запись: “Наверное, нет ничего более жестокого и ужасного, чем вот такое зверство?!” Он не узнал своего почерка, словно вместо него писал кто-то другой.

В тот день Азаматов был суров с практикантом. Для начала хорошенько отчитал его: “Видел, как достойно вел себя сержант, твой ровесник, между прочим? — а потом добавил чуть мягче: — потому что он служил в армии, а ты...”

Долго думал Чингиз над этим незаконченным предложением. что же хотел сказать этим требовательный наставник? Вообще-то, в его речи было немало крепких словечек — “недотепа, лентяй, слабак, балласт”... Мог бы в тот момент обозвать его любым из них! Но вместо этого он похвалил практиканта, когда тот по его поручению описал на бумаге все, что видел на месте преступления: “В наблюдательности тебе не откажешь! Но толковый следователь из тебя получится только тогда, когда научишься строить фабулу, представлять целостную картину исходя из отдельных деталей. Помни об этом”.

Да... Чингиз Ахатович и сейчас, спустя много лет, хорошо помнит картину того преступления.

...Мужчина, работавший егерем, живущий в пристанционном поселке, после объезда владений вернулся домой усталым, голодным и злым. Хотел отстрелить белку, но испортил ей шкурку неточным выстрелом и выкинул в лесу. А ведь он обычно мог попасть белке в глаз! К тому же чуть не угодил в капкан, поставленный кем-то на зайца или другого мелкого зверька. Хорошо, что у егеря в руках была палка, на которую он опирался, чтобы не поскользнуться по первому снегу. Этой палкой он и попал в капкан. Пришел домой, а там даже поесть нечего. Жена не успела приготовить. Она как раз купала младенца. Когда еще поставит варить что-либо... Мужчина повесил ружье на гвоздь и ушел из дома с целью пойти к любовнице, поесть и повеселиться с ней. Купил водку в магазине, а еды у любовницы всегда хватает, ведь она работает в столовой. Пришел к ней, постучался, а дверь открыл какой-то верзила: “Мужик, ты к кому?” Похоже, зазнобушка не шутила, когда говорила: “Сколько времени на тебя напрасно потратила, тут один не дает проходу, наверное, пойду за него замуж”.

К себе домой он вернулся ближе к полуночи. Жена давно привыкла к таким отлучкам и, видно, не ожидала, что он вернется так скоро — не стала готовить бульон, а сварила только кашу, и та уже остыла. Поев немного, мужчина налил полный стакан водки и залпом выпил ее. Не стал заходить в комнату, где спали жена с ребенком, а свалился на старый диван в прихожей. Злость, копившаяся внутри в течение дня, не давала покоя. Казалось, что даже заряженное ружье, висевшее на стене, насмехалось над ним. Днем, когда испортил шкурку белки неточным выстрелом, он бросил это ружье на землю и со злостью попинал его. И сейчас, видно, оно ехидно смеялось над его неудачами. Мужчина вскочил с дивана, снял ружье с гвоздя и направился на кухню. Там на столе стояла начатая бутылка водки. На мгновение мужчине показалось, что она напоминает голую женщину. Жадно схватив ее за гладкое горло, он вновь налил себе бесовский напиток и опустошил стакан. Глаза затуманились. Он направился в комнату, волоча за собой ружье. Там как раз закапризничал ребенок, и жена пыталась успокоить его. Вот кому делать нечего! Едят и спят, только и знают! А он целый день на работе — голодный, опозоренный. Увидев бешеные глаза мужа, женщина с завернутым в одеяльце малышом вскочила на ноги и забилась в самый угол кровати. А пьяному егерю жена напомнила ту самую белочку: не дает прицелиться, вертится, чертовка! Нет уж, на этот раз тебе не удастся увернуться! Влеплю точно в лоб!

Оглушительный звук выстрела как будто на мгновение отрезвил мужчину, но чувство тревоги лишь сверкнуло в его голове яркой молнией и тут же погасло. “Белка” упала с высоты, ребенок выскользнул из ее рук и покатился в сторону. С грохотом повалился на пол и мужчина. Он даже не услышал, как надрывался рядом малыш — заснул...

* * *

Чингиз Ахатович встал с дивана и почему-то долго смотрел на то место, где только что лежал сам. Помятый под тяжестью тела диван постепенно принимал обычную свою форму. И душа Чингиза Ахатовича потихоньку успокоилась. Он открыл нижний ящик стола и достал оттуда свою общую тетрадь в синей обложке, которую он брал с собой в тот первый раз... Открыл первую страницу и пробежал глазами по строчкам: «Наверное, нет ничего более жестокого и ужасного, чем такое зверство?!” Это уже архив. Его не изменишь. И вроде никакого толку от того, что постоянно будешь думать о прошедших событиях. Тем не менее, он часто открывает, перечитывает записи, напоминающие дневники, иногда даже кое-что меняет в них: что-то добавляет, перечеркивает. Потому что с течением времени могут поменяться взгляды на некоторые вещи. А первая запись в этой уже почти заполненной тетради так и оставалась без изменений. Сегодня же следователю захотелось вычеркнуть и переформулировать ее. Но он не нашел подходящих слов. От безысходности поставил рядом с записью большой знак вопроса и убрал тетрадь обратно в нижний ящик.

Следователь подошел к большому окну, занимавшему почти всю стену в кабинете. На улице шел снег. Начало марта. Природа как будто пыталась укрыть белым кружевом серые сугробы, собравшие за зиму всю городскую грязь. Полупрозрачное легкое кружево спускалось прямо с небес. Вдруг оно исчезло, и стали четко видны дома напротив, показались машины, снующие по дороге. две запоздалые снежинки покружились перед окном, наверное, решили сесть на ресницы человека, стоящего за окном. Но так и прилипли к стеклу. Чингиз Ахатович уставился на эти едва заметные ажурные точки. Они тоже смотрели на него и вдруг заплакали и растеклись по стеклу... Опять почудились глаза, скорбные глаза...

Нет, невозможно так легко забыть, вычеркнуть из памяти это дело. Вспоминаются свидетели, их показания. Вот Максут Крымгужин. Чингиз Ахатович видит его смуглое лицо, густые нависшие брови, огромные руки, лежащие на коленях, и старается вникнуть в суть его запутанной речи, ухватить главное в потоке слов. И, как учил Азаматов, пытается построить фабулу. В некоторых местах даже готов добавить любимое словечко наставника “Так!” Азаматов любил еще повторять о том, что каждое уголовное дело, каждый преступник — как орех: не видно, что находится внутри... Можно зубы сломать, пытаясь расколоть иной орех! Нужен специальный инструмент. А твой инструмент — это знания, опыт, интуиция, умение собирать, анализировать и сопоставлять факты. Если этот инструмент наточен и меток, “щелк!” — и орех расколется.

...Максут нашел выгодное для себя занятие: летом оптом закупал уголь, а осенью торговал им. Сегодня стало много тех, кто живет в пригородных особняках и на дачах — они и покупали топливо. Его родной брат работал председателем колхоза, а когда хозяйство обанкротилось, он распродал остатки старой техники, здания ферм передал в аренду какому-то предпринимателю и переехал в город. Не обделил и младшего брата, которому за бесценок продал самосвал с небольшим пробегом. На нем и зарабатывал Максут. Вот и тогда... В очередной раз он везет уголь заказчику. У того роскошный дом в пригороде Уфы. Первый этаж построен из кирпича, второй — из соснового сруба. Есть и подвал. И в этих владениях живет бездетная пара. Имеется прекрасный сад. Кажется, год назад он привозил к ним уголь где-то в середине сентября и был поражен обильному урожаю яблок. Наверняка торгуют ими. При этом очень жадные — хоть бы угостили парой яблок.

Хозяйка поджидает его прямо во дворе. Хозяина не видно, до этого обычно приходилось общаться с ним. Максут повернул машину кузовом в сторону подвала, куда обычно сгружал уголь, и сдал назад, подъехав вплотную к нише, прикрытой толстой металлической крышкой. В этот раз Максуту пришлось самому снимать эту крышку, так как хозяйке это было не под силу. Внизу — печь, отапливаемая этим самым углем, рядом — еще одна комнатка с приоткрытой дверью. И вдруг оттуда донесся необычный звук! Привыкший не обращать внимания на такие мелочи Максут почувствовал, как зашевелились волосы на голове: что это — вой собаки или плач ребенка?! Он резко обернулся на хозяйку:

— Это у вас там собака?

— Да. Щенок.

— Голодный что ли?

— Наверное. Хозяин приедет, покормит.

Максут и раньше встречал хозяйку. Чаще она с ним заранее рассчитывалась, держа его у порога. Никогда на приходилось беседовать с ней. Отдавала деньги и тут же закрывала за ним дверь.

Сегодня все случилось иначе. Когда он сгрузил уголь с самосвала, хозяйка обратилась к нему:

— Закрой пока люк, забыла деньги.

И тут же кинулась к дому, словно пожар случился. Максут даже удивился — куда она так несется? Он вышел из кабины, чтобы закрыть люк. В это время до ушей донесся тот же самый странный звук. Но в этот раз он был более приглушенным. Максут не смог сдержать любопытства и решил посмотреть, что же там такое. Увидел маленькое окно на стене подвала. До этого он никогда не выходил из кабины, выгружал уголь и тут же уезжал. Оконце, похоже, было именно в той комнате с приоткрытой дверью. Он наклонился, чтобы заглянуть вовнутрь, и тут же отпрянул назад: через грязное, запыленное стекло прямо на него... смотрела пара глаз! В этих глазах одновременно можно было прочитать животный страх и детскую мольбу. Это были глаза ребенка! Максут, взрослый мужчина, ужаснулся и, крепко зажмурившись, потряс головой, затем вновь посмотрел туда. Но на этот раз не было ничего, кроме грязных потеков на стекле. Неужели ему почудилось?!

В это время по ступенькам крыльца на другой стороне дома послышались шаги хозяйки. Максут поднялся с колен, отряхнул одежду и забрался в кабину. Хозяйка протянула ему деньги и пошла открывать ворота.

А в сердце Максута поселилась смутная тревога. Что он там увидел? Кого услышал? Этого он не мог объяснить. Может, ему привиделась нечистая сила? Возможно... Но нет... Разве же могут быть у злого духа такие жалобные глаза?

Так он промаялся два-три дня. И днем, и ночью ломал голову над этой загадкой. В конце концов решил поделиться своими сомнениями с соседом Сергеем.

— Серега, я не говорил об этом даже жене, — начал он и поведал обо всем соседу.

— Надо сообщить в милицию, пусть проверят, что это за чудо-юдо там поселилось, — посоветовал Сергей.

— А если мне всё привиделось?

— А у тебя что, белая горячка, или ты шизик какой?

— Нет, конечно...

— Короче, недалеко от нас живет один ушлый опер, давай для начала расскажем ему.

— Ну что ж, давай.

Вечером они зашли к этому знакомому Сергея. Тот посоветовал написать заявление на имя участкового. Максут отчего-то сторонился милиции — отказался. Новый знакомый пообещал, что сам посоветуется с участковым и придумает что-нибудь.

И придумал: органы пожарной безопасности организовали рейд на улице, где стоял тот дом. Заставили хозяев открыть подвал и показать им все закоулки. Те однако не пустили проверяющих в одну из каморок, якобы, потерян ключ от нее. А именно в окошко этой каморки и заглядывал тогда Максут. Тем более подозрительно, что оно уже было забито изнутри кирпичами. Законом запрещено взламывать двери в частном подворье. Поэтому рейдовая бригада повернула назад. Но в это время за дверью послышался непонятный звук: не то щенок скулит, вроде и на детский плач похоже. Все три члена бригады обратили внимание на это. Как позже они вспоминали, у них внутри все похолодело. Тут уж нельзя было просто повернуться и уйти, появился веский повод для досмотра. Пользуясь тем, что среди них находился и участковый, решили ломать дверь. Сбили замок и прошли внутрь... Трое мужчин в формах, двое из которых без страха шли в ревущее пламя пожаров, а третьему не раз приходилось сталкиваться с преступниками в рукопашной, потеряли дар речи, не в силах поверить своим глазам.

Придя в себя через несколько секунд, показавшимися им вечностью, они наконец принялись действовать. Участковый запер хозяев в этой самой каморке, пожарным поручил их охранять, а сам побежал звонить в отдел внутренних дел. Неизвестно, как он сумел передать всю серьезность преступления, но к дому одновременно подъехали милиционеры, представители прокуратуры и машина “скорой помощи”.

* * *

Из прокуратуры направили Чингиза Ахатовича. По дороге следователь думал над переданными ему оперативными данными, безуспешно пытаясь угадать, представить, что там могло быть. Хотя он отлично знает особенности своей профессии — нельзя строить догадки, пока не изучишь все факты. Тем не менее, по пути на место преступления он по привычке прокручивал в голове самые разные версии. Но в данном случае никакой версии не было.

…В каморке царил полумрак. Оказалось, электричество все же было, включили лампочку. В одном углу сидели супруги. Рядом — существо на четвереньках. То ли плачет, то ли скулит. Можно было подумать, что это собака — но нет шерстяного покрова. Если предположить, что с нее сняли шкуру, она бы не выжила. Живое создание повернуло голову к Чингизу Ахатовичу. И посмотрело ему в глаза. Что это был за взгляд — настороженный, жалобный, разрывающий душу скорбный взгляд! Столько чувств, столько эмоций мог выразить только взгляд человека!

Как бы не хотелось отрицать очевидное, сколько бы не сопротивлялся разум, факт оставался фактом: перед ними на длинной цепи сидела не собака, а человек. Ребенок четырех-пяти лет. Мальчик. Он повизгивал, как щенок, временами подлаивал, нюхал металлическую миску перед собой и скулил. Как настоящая собака. Вот она лижет руку хозяйки… Потом оборачивается на людей, заполнивших помещение. Удивляется и боится. Морщит лоб, словно хочет что-то понять, возможно, это — отголосок не до конца потухшего интеллекта?

Каким бы диким не казалось увиденное, следователь должен делать свою работу. Составлен протокол, приглашены понятые, выполнены другие необходимые процедуры. Ребенок отправлен в специальное медицинское учреждение. Хозяева арестованы. Возбуждено уголовное дело.

И Чингиз Ахатович приступил к самой увлекательной для него части своей работы: составлению целостной картины из отдельных фрагментов, словно художник, и построению сюжета, напрягая свою фантазию, как делает писатель. В этом отношении профессия следователя не так уж и далека от творчества. Разница лишь в том, что картина, написанная художником, навсегда остается без изменений, да и герои книг будут жить той жизнью, что предопределил для них писатель. А следователь обязан добиваться, чтобы обвиняемый сам подтвердил свои показания, скрепив их личной подписью, так как преступники во время суда нередко отказываются от своих прежних показаний. Если дело составлено без учета таких тонкостей, оно рассыпается, как разбитое стекло.

Несколько раз допрашивал Максута. Тот не смог добавить ничего нового к тому, что было ему известно. Беседовал с соседями обвиняемых. Рассказали, что раньше здесь жила мать хозяйки, которая уже умерла, а дочь с зятем переехали к ней года три-четыре назад. Жили вдвоем, ни с кем близко не общались. Никого, кроме них, во дворе никогда не видели и не слышали. Чингиз Ахатович никому пока из соседей не раскрывал обстоятельств дела, держал это в секрете. Тем не менее, судя по взглядам и намекам людей, догадывался, что слухи дошли до них и им кое-что уже известно.

Муж с женой твердили одно: якобы зимой к ним во двор подбросили ребенка в таком состоянии, а они пожалели его и забрали к себе домой. Обогрели, накормили, хотели сообщить в милицию, но побоялись и никому не стали говорить. Выбросишь обратно на улицу — замерзнет. Решили оставить у себя до лета, затем тайком оставить где-нибудь. Но к тому времени привыкли к нему, как к своему ребенку.

— Если он стал так дорог вам, почему не пустили его домой, а держали на цепи в темном подвале?! — Чингиз Ахатович сам не заметил, как начал кричать на обвиняемых.

Не доставало фактов. Откуда, когда, чей? Вопросов много — и ни одного ответа. Именно в это время к нему “попутно” заглянул Азаматов. Явился с загадочным видом и ушел, окинув холодным и одновременно мудрым взглядом, который заставил насторожиться. “Гений следствия” пригласил Чингиза Ахатовича к себе домой: “Кидрасов, зайди ко мне вечерком!” — сказал он кратко. Чингиз предположил, что старик, возможно, нащупал что-то, и не ошибся.

— Ты знаешь, что у меня есть своя домашняя картотека, — начал прямо с порога Азаматов. — Так! Кое-что накопал...

— Эти люди ранее не совершали преступлений, я проверил, — сказал Чингиз, пробегая глазами по пожелтевшим от времени газетам, разложенным на столе.

— На, читай! — Азаматов протянул ему одну из тех газет.

Там было написано, что в поселке рядом с железнодорожной станцией пропал восьмимесячный мальчик. Выдвигались разные версии: ребенка могли похитить, либо он на четвереньках дополз до крутого берега реки за домом, свалился в воду, и его унесло потоком. Чингиз Ахатович обратил внимание на дату выпуска газеты: июнь месяц. Три с половиной года назад...

— Чувствуешь, Кидрасов, на что я намекаю?

— На что?

— На то! — тот самый палец Азаматова поскочил вверх, словно грозя кому-то. — Завтра же отправляйся в этот поселок. Прочисти уши, заодно и нос. Так! — Чингиз Ахатович давно привык к иносказаниям старика — значит, надо ко всему прислушиваться и вынюхивать. — Держи меня в курсе событий. Я тоже не буду сидеть без дела. Как видишь, жены нет дома, поехала в Москву караулить квартиру дочери. Они всей семьей улетели отдыхать в Турцию — наверное, сильно разбогатели. Так что времени у меня много, буду шуршать помаленьку.

С утра пораньше Чингиз Ахатович стал собираться на поезд. Включил радио, прислушался к новостям. Там шло горячее обсуждение предложения какого-то депутата Государственной Думы лишить юристов права бесплатного проезда в общественном транспорте, мол, они хорошо зарабатывают. Попробовал бы этот депутат потрудиться круглые сутки, копаясь в грязи самых скверных слоев общества. В иные дни обойдешь десяток мест как морг, изолятор и т. д. Кроме того, приходится не раз побывать на месте преступления, встречаться со свидетелями, бегать по разным адресам в поисках улик, ведь не всегда служебная машина свободна.

...Поезд тронулся и ускорился, равномерно стуча колесами по рельсам. Вот наконец он на месте. Первым делом зашел в милицейский участок. Выяснилось, что здесь хорошо помнят описанное в той газете происшествие. Инспектор комиссии по делам несовершеннолетних — молодая женщина в звании лейтенанта — повела его на ту улицу, где жила семья, потерявшая малыша.

— Есть ли смысл ходить туда? они в тот же год переехали, кажется, в Уфу, это ближайший от нас город, — заметила инспектор по дороге.

— Поговорим с соседями.

— Как хотите.

Чутье следователя подсказывало Чингизу Ахатовичу, что главный фрагмент картины находится именно здесь. Спасибо Азаматову, он ускорил ход расследования. Ведь для следствия важны не только дни, а даже часы. А тут многолетний “висяк”. Порой время может обернуться как помощником, так и наоборот, врагом следователя.

С трудом преодолевая сугробы, увязая в рыхлом весеннем снегу, направились в самый конец поселка, где и произошло то событие. Долго оглядывали окрестности, стоя на крутом берегу местной реки. Внизу, у самой кромки воды, — заросли тальника. Заметно, что ивовые ветки уже почувствовали дыхание весны. Они едва заметно покачиваются, словно радуясь, что пережили суровую зиму. Возможно, эти самые ивы стали свидетелями той страшной трагедии?

Вполне вероятно, что восьмимесячный малыш мог проползти 100—150 метров. Добравшись до обрыва, мог и сорваться вниз... Куда же тогда подевалось тело? Нет тела — нет дела, расхожая фраза... Это случилось в разгар купального сезона, когда на берегу много загорающих. Хоть кто-то мог бы заметить ребенка?..

Следователь обошел стоящие рядом дома. По их словам, бездетная супружеская пара, проживавшая по соседству с родителями пропавшего ребенка, после происшествия спешно переехала из поселка куда-то в пригород Уфы, к матери. Но наиболее полную информацию дала одна пожилая женщина.

— Эти два соседа не поладили сразу, — начала рассказ старушка. — Одни не умели вести себя по-взрослому, другие — как полагается молодым. Ведь те, имею в виду бездетную семью, были уже далеко не молодыми. Муж работал на железной дороге, жена вела домашнее хозяйство. У них была большая собака. Говорили, породистая — то ли дук, то ли тук? Я как-то видела этого пса — шерсть блестит, а сам огромный, как теленок. Страх!

— По всей вероятности, это был дог, — вставил Кидрасов и попытался придать необходимое направление рассказу старухи, — пес и в самом деле был таким грозным?

— Да, страшным! Хотя... Надо честно признать — а то еще посадите за ложные показания — я же помню этого дога еще щенком. Когда его выводили на улицу, дети обступали со всех сторон, и он играл с ними вполне мирно, совсем не был злым.

Между тем Чингиз Ахатович освежил в памяти все прочитанное когда-то о собаках. Как свидетельствовала и старушка, эта порода, как правило, не агрессивная, сильно привязывается к семье, ухаживающей за ней, к детям, готова защищать их. Тем не менее, дог — охотничья собака, если пробудить природные инстинкты...

— А вы хорошо помните, бабушка, то время, когда в вашем дворе пропал ребенок?

— А как же?! Это же был первенец Загиры и Альфира, соседей тех самых хозяев дога. Ребенка искали всем народом, прочесали лес, обошли речку вдоль и поперек, осмотрели берега. Малыш как сквозь землю провалился... Да, еще вспомнила: когда был щенком, тот дог как-то заболел, ветеринар сказал, что у него воспаление легких. Эти, то есть хозяева щенка, пришли ко мне за козьим молоком. Я тогда уже не могла ухаживать за коровой. Теперь даже козочку не могу содержать, постарела. Ох, и много давала молока моя Малика!

— Малика?

— Хоть и не положено давать скотине человеческое имя, я так назвала свою козочку. У меня сын работает в Сибири, пустил там корни, думаю, теперь и не вернется домой. Лишь бы был здоров, солнце-то везде одно... Вот он и шутил: “Мама, твоя Малика стоит целой фабрики”. И вправду, настоящая фабрика, давала и молоко, и пух.

— Бабушка, значит, те супруги ходили к Вам за молоком, а что было дальше? — Чингиз Ахатович вновь попытался подтолкнуть сбивчивый рассказ старушки в нужное русло. Но это ему плохо удавалось.

— Целый месяц отпаивали собаку молоком моей Малики. не за деньги, а за услугу — они вспахали мне огород своим мотоблоком. Избавили от тяжелой работы. А в деньгах особо не нуждаюсь — сын, слава Аллаху, присылает, наверное, в Сибири им хорошо платят.

— А пес поправился?

— Да-а, говорю же — вырос размером с теленка. А потом вдруг сдох...

— А как это случилось?

— Поговаривали, что его отравили. Некоторые предполагали, что в корм добавили раскрошенное стекло. А хозяева ухаживали за ним, как за ребенком. Я уже говорила тебе, что детей у них не было?

— Говорила, бабушка. А ребенок пропал спустя неделю после этого, да?

— Да. Едва улеглась шумиха вокруг собаки, случилось это — еще более страшное... К нам опять приехала милиция.

— Спасибо, Вы мне очень помогли. А у Вас хорошая память!

— Память-то у меня — слава Аллаху. Только вот стала забывать, куда положила ту или иную вещь. Сегодня целый день искала замок от дома. Не могу даже в лавку сходить. Времена теперь беспокойные, не оставишь дверь незапертой. Того и гляди, кто-нибудь залезет в дом.

— Замок висит на наружной ручке входной двери, бабушка, — сказал Чингиз Ахатович и поднялся с места.

Старуха провожала его, радостная, что нашелся замок. Внимательно взглянув на следователя живыми зоркими глазами, она напоследок еще вспомнила:

— Ой... Мне кажется, есть в какой-то мере и моя вина в смерти этого дога. Однажды я вышла во двор, где обычно играли дети. Ну и пригрелась на солнышке, заснула. И резко проснулась от громких криков: оказалось, мальчики заигрались и подтолкнули коляску с малышом в сторону берега, а сами со страху разбежались кто куда. Как назло, вокруг никого из взрослых, кроме меня. Встала и поплелась за коляской, но как ее догнать? В тот момент мимо меня проскакал тот самый дог, сбив с ног и меня, и некоторых детишек, и остановил-таки коляску, схватив ее как-то зубами. В тот же миг с одной стороны прибежала запыхавшаяся хозяйка дога, а с другой — мама малыша. А я поднялась с земли, отряхнулась и направилась к себе домой.

— А дальше? — заторопил Чингиз Ахатович, не давая старухе перевести дух, беспокоясь, как бы она не потеряла нить рассказа.

— Дальше? На следующий день рано утром приехала подруга, которая живет у дочери в городе, увезла меня в гости к себе и не отпускала целую неделю. Ну и все. Вернулась домой и узнала, что дога отравили.

— Но, бабушка, в чем же твоя вина?

— Я еще не договорила. Ты меня прервал. Ведь кроме меня, не было других свидетелей того происшествия. Оказалось, мать спасенного малыша на минутку забежала к себе домой и, выйдя на крыльцо, увидела собаку, зубами вцепившуюся в коляску у самого берега. Вот она и решила, что эта собака чуть не погубила ребенка, утащив коляску к реке.

Следователь отпустил инспекторшу домой, заметив, что она стала часто поглядывать на часы. Правильно сделал — беседа со старушкой затянулась. Но он не устал от общения, бабушка оказалась приятной собеседницей, к тому же с хорошей памятью.

Вечерело. Чингиз Ахатович заторопился в сторону администрации. Там еще раз уточнил, куда конкретно переехала молодая семья Альфира и Загиры Сагадатовых и выехал в обратный путь, едва успев на последнюю электричку.

По дороге записал на бумаге все, что удалось услышать и узнать, пытаясь выстроить разрозненные факты в одну цепочку. В результате туман немного рассеялся, и дело стало вырисовываться.

После полуночи, едва он зашел в дом, зазвонил телефон. Это был Азаматов.

— Есть версия? — спросил он безо всякого вступления.

— Есть. — Несмотря на то что давно уже вышел из возраста ученика, Кидрасов знал, что он никогда не перестанет преклоняться перед авторитетом этого человека.

— Так! — воскликнул Азаматов удовлетворенно и положил трубку. Без сомнения, у него уже была собственная версия, и ему не терпелось сравнить ее с предположениями Кидрасова.

* * *

Найти молодую семью не составило особого труда. Сначала они жили в общежитии, позже получили квартиру. В настоящее время Альфир работал на заводе, а Загира находилась дома по уходу за ребенком. У них подрастала полуторагодовалая дочь.

Чингиз Ахатович почувствовал, что в его душе немного потеплело от последнего факта, потому что не мог отделаться от внутреннего холода с того дня, как начал расследовать это жуткое дело.

При обычных обстоятельствах он бы просто отправил им повестку. А как быть в данном случае? С чего начать общение с семьей? Ведь не предъявишь им бедного мальчика, доведенного до животного состояния, и не спросишь напрямую: «Это ваш сын?» Никто не отменял морально-этические нормы. Многострадальные глаза данного существа потрясли до глубины души даже повидавшего виды Кидрасова. К тому же может оказаться, что Сагадатовы не имеют никакого отношения к этому ребенку. Версия — это еще не доказанный факт...

Тем не менее, надо все выяснить, и он решился. Пошел к ним домой. Загира укладывала ребенка спать. Поначалу она отказалась открывать дверь незнакомому человеку, и Кидрасову пришлось представиться по всем правилам. Во взгляде женщины мелькнула едва заметная искорка надежды. Следователь расспросил ее о житье-бытье. Услышав родной башкирский язык, молодая женщина, наконец, успокоилась и пригласила его за стол. Чингиз Ахатович не стал отказываться. Похоже, Загира и сама собиралась почаевничать: на плите шипел чайник.

— Девочка или мальчик? — спросил он, кивнув на детскую кроватку. Спросил, хоть и знал ответ.

— Девочка, — ответила Загира. Хотела добавить что-то еще, но сдержалась.

Конечно, она не забыла ту трагедию, подумал следователь и продолжил беседу:

— Девочка — будущая мамина помощница. Будут еще и мальчики, какие ваши годы.

— Был у нас и сын, агай*...

— Сын? — Кидрасов понял, что выбрал правильный тон.

— Да. Но мы потеряли его. — Голос женщины дрогнул, по ее гладким щекам побежали слезы.

Видно, ей было необходимо поговорить об этом, излить душу. Ее рассказ был очень похож на то, что поведала ему старушка из поселка.

В конце разговора Загира несмело спросила, боясь поверить своему предположению:

— Может, нашелся наш сын, агай?! Хотела спросить сразу, но не посмела.

— Сестренка, случается всякое, бывает, что пропавшие по разным причинам дети со временем находятся. Вам обоим надо будет сдать кровь на анализ ДНК, необходимые направления я вам дам. Пропавшие дети находятся в розыске десятками лет. Кто знает...

* * *

...После того происшествия не стало проходу ни догу, ни его хозяевам, дурная слава распространялась все дальше.

— Ваша собака чуть не угробила моего малыша! — не могла успокоиться Загира.

— Неспроста Аллах лишил вас детей, вот и молитесь на свою собаку! — кричали соседи, не ведавшие подробностей того случая, вслед “мамочке”, выгуливающей дога...

А через несколько дней Альфир пришел домой с довольным видом.

— Нашел отраву, скормлю ее этой сволочи, — признался он, не скрывая злости.

— Не надо, — пыталась остановить его Загира. — Я слышала, что большой грех — убивать животное.

Все же на следующий день окрестности огласили горькие стенания хозяйки дога и скверные ругательства ее мужа. “Кайзер, мой малыш, Кайзер!” — рыдала женщина. С чего дали немецкую кличку? Впрочем, порода собаки была немецкой.

Соседи не очень сочувствовали их горю — все побаивались Кайзера и называли его четвероногим фашистом.

Вскоре наступила пора сенокоса. Все, кто мог держать косу, вилы и грабли, разбрелись по лугам. В поселке без скотинки не проживешь. На местный рынок часто приезжали горожане, чтобы купить молоко, масло, мясо и другие продукты. Некоторые местные успевали приторговывать и на станции, где останавливались проходящие поезда. Вот и Альфир собирался к осени завести телочку и отправился на покос. Загира покормила малыша, уложила его в коляску и вывела ее во двор, поставила у изгороди небольшого огородика недалеко от дома. Сама же, пока малыш мирно спал, пошла собирать колорадских жуков, которые облепили картофельные кусты.

После работы долго мыла руки — эти жуки такие отвратительные, что их противный запах, кажется, въелся в кожу. Потянулась за ковшом, чтобы долить воды в умывальник, а тот, похоже, едва висел на гвоздике и полетел вниз, издавая дребезжащий звук. Загира забеспокоилась, что ребенок проснется от шума, и посмотрела на коляску. А коляска была пуста!

В эту самую минуту в соседнем доме хозяйка дога добавляла снотворные капли в сладкую воду. Налив воду в бутылочку, она надела на нее соску и дала малышу, лежащему на кровати. Когда-то из этой соски они кормили своего щенка. Ребенок, похоже, очень хотел пить — ухватив бутылку обеими ручками, он начал с удовольствием сосать соску...

* * *

А что творилось потом — угадать, развить некую гипотезу, наверное, не хватило бы фантазии ни одного, даже самого гениального следователя.

Может быть, у хозяев дога есть психическое заболевание? Этот вопрос возникал в голове каждого, кто знакомился с данным уголовным делом. Как и положено в таких случаях, была проведена медико-психологическая экспертиза. Выяснилось, что оба они совершенно здоровы.

...Они переехали к престарелой матери. Ребенка надежно спрятали подальше от посторонних глаз. Дом у старухи был ветхим, поэтому сразу закупили необходимые материалы, наняли строителей и начали возводить большой коттедж. Когда есть деньги, дело движется быстро — скоро здесь вырос величественный дом с подвалом. В этом самом подвале муж с женой приступили к осуществлению своего черного замысла. Бабушку в срочном порядке отправили в санаторий. Пожилая женщина не знала, верить или нет своему счастью. Но с радостью согласилась подлечить больные ноги. Решила, что дочь с зятем уже и сами не молоды, потому и проявили такую заботу о ней.

Бабушка почти всегда находилась на кухне — готовила, мыла, убирала. Несмотря на то, что ей уже за восемьдесят, она не страдала старческим маразмом. Хотя даже слабоумный не мог бы не заметить, что вокруг него творится что-то странное. “Какой ребенок? Откуда? Говорят, что взяли на воспитание. А к ее возвращению ребенка поселили в подвале. Почему?” Эти вопросы не давали покоя бабушке. Она знала, что чувство милосердия чуждо как зятю, так и дочери. Могли бы в свое время забрать ее к себе и в тот поселок, а не оставлять одну-одинешеньку проживать в ветхой, плохо отапливаемой лачуге. Но не говорит им ничего: теперь-то, слава богу, и тепло, и сытно, в новом доме, рядом — живые души.

Все же однажды бабушка не смогла перебороть любопытство. Воспользовавшись тем, что зять поехал в город, а дочь прилегла отдохнуть, она спустилась в подвал. В первый раз. Заметила две двери. Открыла одну — там оказалось хранилище для угля. Рядом — печь с широким жерлом, значит, дом обогревается этой печкой. У стены стоят лопата, совок, кочерга. Печь уже топится, ведь на дворе ноябрь. Недавно какой-то смугленький башкир, кажется, его зовут Максутом, привозил уголь... На второй двери висел замок. Да не просто висел, а был замкнут ключом. По привычке бабушка пошарила руками по приступку над дверью. Ага, вот и ключ. Холод металла, казалось, пронзил старую женщину до самого сердца: до ее ушей донесся жалобный детский плач.

Она отперла дверь и вошла. Почти у самой двери стояло какое-то существо на четвереньках. Они уставились друг на друга. Оба напуганы и растеряны. Бабушка взяла себя в руки и оглядела помещение: небольшая комната, в углу стоит что-то наподобие собачьей конуры, на стене — маленькое оконце с видом на двор. А где же ребенок? Ведь она четко слышала его плач? Хотела пройти подальше и чуть не упала, споткнувшись обо что-то на полу. Оказалось, железная цепь.

Господи! О Боже!!! — бабушка больше не смогла издать ни звука. Ноги подкосились, и она упала на колени. Неизвестное существо и старая женщина в упор смотрели друг на друга. Глаза! Если бы кто-нибудь увидел их в эту минуту, наверное, нашел бы много общего в их взглядах. Маленький ребенок и пожилая женщина. Два беспомощных, безропотных создания.

Бабушка ощупала руками существо перед собой. Тот не испугался ее, не стал сторониться. О Боже! Это же тот самый малыш?! Но кто же его заковал в эти страшные колодки — совершенно голым и на четвереньках, так, чтобы он не мог встать на ноги и выпрямиться, когда ему самая пора учиться ходить на ножках?

А какие печальные у него глаза, сколько в них невыносимой скорби... Бабушка попыталась разбить деревянные колодки, невообразимым способом перетянутые ремнями и забитые гвоздями, сбила пальцы в кровь — но ничего не смогла. У нее помутился разум, душа плакала от бессилия. А в глазах стало темным-темно... Она пришла в себя от грубого толчка. В дверях во весь рост стояла ее дочь. Дочь или ангел смерти Азраиль? Нет, наверное, даже Азраиль не настолько страшен, ведь он все-таки ангел — просто ему выпала эта нелегкая обязанность...

Старушка отползла в сторонку и прижалась к стене. А женщина с застывшей на лице злобной гримасой (нет-нет, она не могла быть ее дочерью!) щелкнула кнутом. Бедный ребенок на четвереньках поплелся к конуре, таща за собой длинную цепь. Ему же, наверное, хочется встать на ноги — ведь он человеческое дитя! Эта мысль острым ножом обожгла и без того ослабевшее сердце старой женщины. Последнее видение застыло в ее затухающем разуме словно фотография: некое свирепое существо в женском обличье замахнулось на маленького ребенка и завопило во всю глотку: “Кайзер, место! Место, Кайзер!..”

А женщине и дела не было до матери. Все, чего она жаждала — это сделать из малыша Альфира и Загиры щенка и превратить его в собаку. Поэтому и дала ему кличку своего умершего пса Кайзера. При этом хорошо знала, что у мальчика есть имя, которым его нарек мулла: Айнур. Но нет больше Айнура, остался только жалкий щенок...

* * *

В течение трех лет превращали Айнура в собаку. Пожалуй, самым тяжелым в жизни испытанием для Чингиза Ахатовича стал подробный рассказ двух варваров о своем неслыханном бесчеловечном преступлении. Приходилось собирать всю волю в кулак, чтобы унять свой гнев. Мог бы расстрелять их на месте, если бы не был служителем закона. Он же собственными глазами видел Айнура, превращенного в Кайзера. Видел его полные скорби глаза. В этом взгляде мелькали проблески разума. Значит, есть надежда? Однако профессора, участвовавшие в консилиуме, были не столь оптимистичны. Кости еще не окрепли, суставы пока довольно гибкие — его можно поставить на ноги, выправить осанку и, вообще, исправить анатомию, но вот психику... Таково их мнение. Чингиз Ахатович понимает, что самое тяжелое — это исцеление покалеченной души, оздоровление изуродованного духа. Расследуя различные дела, он не раз сталкивался с судьбами физически крепких мужчин, сломленных жизненными обстоятельствами.

Айнура (да, он — Айнур!) еще не показывали родителям. Скорее всего, суд будет закрытым, и ребенка туда не привезут. Будут работать исключительно с фотографиями. Народ уже в курсе этой трагедии — ни в каком сейфе, ни под какими замками не сокрыть информацию о таких чрезвычайных происшествиях. Надо будет все правдиво осветить в газете, дабы избежать измышлений. Но это потом, после вынесения приговора.

Кстати, с Чингизом Ахатовичем успел побеседовать один из журналистов. Он все допытывался: “По каким причинам эти мужчина и женщина стали такими бессердечными?” Можно подумать, что на этот вопрос можно ответить однозначно. Как будто этот вопрос не терзает самого следователя. У них не было детей, может быть, в этом кроется причина их жестокосердия? А детей не было потому, что когда-то женщина прервала первую беременность и больше не могла стать матерью. Возможно, тот самый аборт и стал их первым преступлением.

Чингиз Ахатович знает, что эти двое не считают себя виновными: “Мы никого не убивали. Если бы Кайзер был жив, зачем бы нам понадобился этот ребенок”, — говорят они. Им просто невдомек, что какой бы ценной породы не была собака, ее жизнь не стоит жизни человека! Да и Альфир поступил жестоко по отношению к животному, тем самым обрек свою семью на безутешное горе.

...Зазвонил телефон. Очнувшись от тяжелых дум, Чингиз Ахатович вновь посмотрел за окно. Там опять хлопьями пошел снег, словно небо старалось прикрыть все неприглядное и скорее обелить землю.

— Дежуришь? — Азаматов, как всегда, был немногословен.

— Нет.

— А-а, не дает покоя то самое дело?

— Завтра передам прокурору.

— Значит, избавишься.

— Да вряд ли так легко будет избавиться...

— Понимаю. Все же постарайся скорее выбросить из головы.

— Вот вспомнилось, что во время моей практики в городе произошло такое же страшное преступление.

— А-а, я тоже помню. И что с того?

— Тогда мне казалось, что это самое жестокое деяние.

— На днях загляну попутно...

По обыкновению, Азаматов неожиданно оборвал разговор.

Кидрасов собрал папки со стола и положил обратно в сейф. Дело раскрыто, преступление доказано. Остальное — на рассмотрение суда.

Открыл нижний ящик стола. Раскрыл первую страницу общей тетради в синей обложке. Прочитал: “Наверное, нет ничего более жестокого, чем такое зверство?!” И уставился на большой знак вопроса рядом с этими словами. Ему нужно было принять какое-то решение, найти ответ на собственный вопрос.

Брызги мозга и крови на стене, скатившийся на пол младенец, коса, висевшая на изголовье кровати... Папаша, совершивший это злодеяние, после ареста горько рыдал — то ли от жалости к осиротевшему малышу, то ли от сожаления о совершенном преступлении. Его толкнуло на преступление роковое стечение обстоятельств: пьяный угар, распущенность, задетое любовницей мужское самолюбие и заряженное ружье, оказавшееся под рукой именно в ту минуту. Мозги затуманены, сердце горит жаждой мести... Это преступление невозможно оправдать, но хотя бы можно понять и объяснить его причины. А тех, кто погубил Айнура, не то что оправдать, даже понять невозможно! У них была не одна минута, не один день и даже не один год, чтобы покаяться и отказаться от своего черного замысла. Переосмыслить содеянное не заставила их даже смерть родной матери. Они совершали свое преступление в трезвом уме в течение почти четырех лет, тысячи дней!

Кидрасов вновь взял в руки тетрадь в синей обложке. И написал ответ рядом с тем знаком вопроса. Всего одно слово: “Есть”. Там же указал номер последнего дела — в подтверждение своего ответа.

Перевод с башкирского Гульфиры ГАСКАРОВОЙ.