Все новости
История
20 Марта 2021, 11:00

1735–1740 годы: восстание или национально-освободительная война?

Выступления башкир в 1735–1740 гг. в историографии, как правило, именуются восстанием. При этом авторы особо не ставили вопрос – почему восстание, а не национально-освободительная война? Автор отнюдь не противопоставляет историческое прошлое башкирского и русского народов. Эпоха башкирских восстаний, и в частности самое крупное военное выступление народа 1735–1740 годов, автором рассматриваются как социально-экономические закономерности, вызванные процессом активного территориального расширения Российской империи. Кроме того, следует иметь в виду, что расширение территорий всех имперских государств XVI–XVIII веков неизменно сопровождалось военным подавлением народов осваиваемых территорий. По мнению автора, Российская империя не являлась исключением.

Некоторые скрытые аспекты жалованных грамот

Еще в 1930-е годы А.П.Чулошниковым была высказана позиция о завоевании Башкирии Московским государством. «Фактическое освоение Московским государством значительной части Башкирии происходило вовсе не в результате добровольного подчинения башкир русской власти, а в итоге завоевания и длительной борьбы» [1]. Данная позиция, противоречащая советским идеологическим штампам, была забыта. Позднее на этот вопрос обратила внимание Н.Ф.Демидова. «Восстание 1730-х гг., – считала она, – являлось, по сути дела, одним общим восстанием, проходившим ряд этапов...» [2].

Академик Р.Г.Кузеев в одной из работ отмечал, что «восстание 1735–1740 гг. было народным движением, в нем были сильны мотивы освободительной войны» [3]. Но далее свою мысль он не развил. Аналогичного мнения был Д.Ж.Валеев, считавший, что «во время событий 1735–1740 гг. все выступления можно рассматривать как единое событие, как национально-освободительную войну башкирского народа» [4]. Однако тезис им также не был обоснован.

Американский исследователь истории башкирских восстаний А.С.Доннелли еще в 1968 году движению 1735–1740 гг. дал однозначную оценку, как войне против колониального завоевания Россией [5].

Учитывая важность, остроту и полемичность вопроса, необходимо кратко отметить специфичность характера русско-башкирских отношений начального периода. Здесь, прежде всего, отметим важнейший аспект, на который исследователи, как правило, не обращают внимания.

Очевидно, что признав над собой власть московского царя, башкиры, по их вековым понятиям, предпочли русского царя, как нового и более сильного сюзерена, принудительная власть которого над ними неотвратимо надвигалась. Однако добровольное вхождение в состав другого государства, как социально-правовой институт, башкирскому обществу, с устоявшимися традициями вассальной зависимости, был чужд и неизвестен – не было единого государства и хана, как центральной власти.

Нельзя не согласиться с мнением казахского историка Т.И.Султанова о том, что так поступали до этого все степные народы, надеясь, что вассальная зависимость от сюзерена может быть ими в любое время прервана, если его власть становилась тяжким бременем [6]. Жалованные грамоты, в силу очевидного неравенства сторон, уже изначально не являлись официальными документами, имеющими для царской администрации юридическую силу царских указов [7]. Поэтому нарушения царским правительством условий этих грамот уже через пару десятилетий после их выдачи не выглядят вероломными – они уже изначально предполагались как следствие юридической неравноправности сторон.
Мысль не нова. Схожее мнение было высказано еще в XVII веке голландским юристом Гуго Гроцием: «...государственное подданство есть такого рода подчинение, в силу которого народ отдает себя во власть каким-либо лицам или другому народу». Далее он особо подчеркивал, что договоры, не имеющие характера равноправного двустороннего соглашения, на сильную сторону не налагают никаких обязательств [8].

Мы не можем не согласиться с тезисом М.Никитина, высказанным им еще в далеком 1928 году. Он считал, что «жалованные грамоты, выданные башкирам, лишь формально подтверждали право владения землей башкирами, фактически действовала общая система, по которой собственником земель… являлся государь, и жаловал их, кому находил нужным» [9].

На наш взгляд, данный фактор является главной причиной того, что в ситуации середины XVI века, в пору агрессивных и успешных территориальных экспансий Московского царства, условия жалованных грамот (о вере, о вотчинах, о ясаке, о службе в русской армии) не могли обеспечить равноправность сторон. Все чиновники, воеводы и др. были на службе у верховного собственника всех земель и территорий в государстве. В отношении башкирских вотчинников, каждый раз наивно апеллировавших к условиям жалованных грамот, это обстоятельство лишь стимулировало жесткость действий властей, каждый раз вынуждая их к еще большей аккумуляции военных сил против них.

Властями на месте, как исполнителями воли верховной власти, апелляции к грамотам воспринимались, прежде всего, как непризнание их статуса представителей царской власти. Для неконтролируемого потока переселенцев вотчинное землевладение башкир являлось лишь досадным препятствием для свободного землепользования, в силу чего царская администрация в них легко находила союзников против башкир.

В этой связи мы вправе полагать, что основная причина всех начавшихся уже через 20 лет – в 1572 году, башкирских «бунтов» заключалась именно в неравенстве сторон. Ведь какая-либо ответственность царской власти, как сильного сюзерена, за нарушение названных условий в жалованных грамотах не оговаривалась, это очевидно из текстов всех шежере башкирских племен. Поэтому мы полностью солидарны с упомянутой мыслью Гуго Гроция о том, что неравноправный договор не налагает на сильную сторону обязательств, подлежащих неукоснительному выполнению [10].

В научной литературе выработался некий стереотип: главная причина восстаний – это захваты земель, как нарушение русской администрацией условий жалованных грамот. Между тем, в силу неравенства сторон, эти грамоты уже изначально содержали неизбежность конфликтов. В этой связи применительно к состоянию русского государства и башкирского общества XVI века возникает закономерный вопрос: можно ли говорить о равноправности сторон? Очевидно, что нет. Многие авторы игнорируют тот факт, что башкиры в Казань были приглашены ультимативно, что очевидно из текстов шежере башкирских племен.

Так, в шежере племени Юрматы читаем: «…во все земли были направлены послы с грамотами, которые известили: пусть никто не убегает и пусть каждый остается при своей вере… Послы обошли земли (башкирские) и известили…» [11]. О приезде послов русского царя говорится и в шежере башкирского рода Карагай-Кыпсак [12]. Кроме того, в общем шежере племен Усерган, Бурзян, Кыпсак и Тамьян однозначно говорится именно об этом – они направили своих представителей в Казань, как «…приглашенные к великому князю Ивану Васильевичу», который «сам желал их прибытия» [13].

Важно отметить, что о царском после к башкирам и луговым людям в лице стряпчего Семена Ярцова, чтоб их «…к правде привести», писали и Н.М.Карамзин, и В.Н.Татищев. (По С.М.Соловьеву «луговые люди» – это черемисы, мордва, чуваши, вотяки и северо-западные башкиры.) В результате именно после визита посла Семена Ярцова предводители башкирских племен пришли к русским властям в Казань [14].
И.Г.Акманов, не отрицая факт приглашения представителей племен в Казань, тем не менее, утверждает, что в «Казани имели место равноправные переговоры башкир с русской властью…». Содержание этих приглашений научной литературе неизвестно. В этом плане говорить о равноправных переговорах и дружеском характере этих посланий, после кровавого покорения Казанского ханства и пятилетнего подавления восстания народов ханства, нет достаточных оснований.

Особенности начала русско-башкирских отношений

Русский историк С.М.Соловьев отмечал аспект, почему-то не принимаемый во внимание историками. Он писал про возросший агрессивный военный дух русского общества, вызванный покорением Казани: после покорения Казани русские войска, «действуя ревностно и неутомимо, в течение пяти лет не опускали меча, жгли, резали». Далее он особо отмечал, что «...подвиги Северной войны и Полтавская битва не могли возбудить в целой массе народонаселения такого сочувствия, какое в русских людях XVI века возбуждено было завоеванием Татарского царства..., завоевание Казанского царства было подвигом, необходимым и священным в глазах каждого русского человека» [15].
Отметим, что подобный дух был присущ и казачеству. По мнению историка Р.Г.Скрынникова, казачество, колонизируя новые пространства, постоянно вело малую войну с кочевыми народами, что поддерживалось Москвой [16]. Этот же факт отмечал и Д.И.Иловайский: казаки Яика, Дона, Сибири «…только ожидали предводителя, чтоб собраться вокруг него для разбоя и войны» [17].

Наиболее ярко об этом мы можем судить по походу казаков атамана Ермака, действия отряда которого Н.М.Карамзин сравнивал с действиями конкистадоров Э.Кортеса и Ф.Писарро [18]. Совершив поступок, несовместимый с единоличной властью царя, без ведома последнего отправившись покорять Сибирское ханство, он, тем не менее, пишет Н.М.Карамзин, был удостоен царской милости.

Таким образом, мы вправе утверждать, что именно неравенство сторон логически стало влиять на характер контактов и дальнейших отношений царской власти и башкирского общества XVI века. Захваты башкирских вотчин в этих условиях предстают лишь следствием и выглядят второстепенными. Поэтому даже при отсутствии захватов башкирских земель противостояние двух совершенно разных миров, безусловно, обеспечило бы иные причины восстаний.

Однако будем справедливы. Царское правительство временами пыталось юридически оградить башкирское вотчинное землевладение, хотя, на наш взгляд, это даже и противоречило политико-экономическим интересам правительства. Между тем, интересы российского государства, в 1721 году ставшего империей с огромной территорией, заключались в экспансии на юго-восток. Так, по мнению Н.Ф.Демидовой, основным направлением печально известной Оренбургской экспедиции являлось проникновение России на среднеазиатские рынки и постепенное присоединение этих земель к России [19].

В этом плане нельзя не согласиться с А.П.Чулошниковым, который точно подмечал, что «запрет царскими властями продажи, заклада и сдачи башкирских вотчин в аренду было вызвано не защитой интересов башкирского народа, а стремлением оградить от стихийного расхищения собственные материальные выгоды» [20].

Аналогичную позицию позже высказал и М.К.Любавский, отметив, что оберегать башкирские вотчины русские власти вынуждал простой инстинкт самосохранения, который подсказывал, что надо держать в отношении башкир «ласку», до укрепления своих позиций иметь в них не врагов, а союзников, ведь Московскому государству «…одновременно приходилось колонизовать и степную Украйну, и Поволжье, и Сибирь» [21].

Натиск царской власти на башкирское общество к середине XVII века усилился, усугубив до этого пока еще не столь явную враждебность сторон. По мнению А.П.Чулошникова, уже в ходе башкирского восстания 1662–1664 гг. «знаменем была борьба за полное освобождение от господства Москвы и образование самостоятельных государств», «порвать всякие отношения подданства Московскому государству» [22]. На наш взгляд, уже первые выступления башкир против царской власти и все последующие крупные башкирские восстания XVII–XVIII веков можно расценивать как попытку отказа от власти сюзерена, ставшей тяжким бременем для башкирского общества. При этом, натиск на вотчинное землевладение, интуитивно осознаваемый башкирским обществом как угроза основе их жизнедеятельности, одинаково отрицательно воспринимался всеми слоями башкирского общества.

Только этим фактором, на наш взгляд, объясняются выступления башкир уже через двадцать лет – в 1572 и последующих годах. Башкирское общество стало осознавать, что их русское подданство властями воспринято совсем иначе. В связи с этим, очевидно, что все башкирские восстания были ответом на государственные меры властей распространить на них всю полноту социально-политической системы.

Признаки национально-освободительного движения башкирского народа

Большинство известных исследователей башкирских восстаний были единодушны, считая, что Башкирия подверглась колониальному завоеванию со стороны России. Так, еще до революции уфимский историк-краевед В.И.Филоненко, позднее Ш.С.Типеев, П.Ф.Ищериков, М.К.Любавский, Н.В.Устюгов, А.П.Чулошников, А.Н.Усманов, И.Г.Акманов, Р.Г.Кузеев политику царских властей в Башкирии неизменно именовали как колониальную. Согласившись с ними, мы вправе задаться вопросом: если со стороны Российского государства это была колониальная экспансия, то чем же являются военные действия русских войск по подавлению выступления башкир в 1735–1740 гг.? Военными акциями или колониальной войной, подобной войнам колониальных держав – Англии, Испании, Португалии и Франции? Назвать их «карательными военными акциями», как считают некоторые авторы, оснований явно недостаточно – слишком уж крупномасштабны они с обеих сторон, особенно по количеству задействованных регулярных войск русской армии. К тому же, царской властью русская регулярная армия всегда привлекалась под командованием опытных боевых генералов, крупных правительственных сановников. Так, при подавлении «бунта» 1735–1740 гг. правительство, недовольное его ходом и эффективностью, одного за другим меняло командующих вой­сками: казанский губернатор, тайный советник П.И.Мусин-Пушкин, боевой генерал-лейтенант П.И.Румянцев, бригадир М.С.Хрущов, генерал-майор Л.Я.Соймонов, тайный советник В.Н.Татищев, обер-секретарь Сената И.К.Кирилов, генерал-лейтенант В.Урусов. Лишь Л.Я.Соймонову, сосредоточив огромные военные силы, путем жесточайших репрессий, расправами с мирным населением, удалось добиться перелома [23]. Но важно отметить и раскол верхушки башкирского общества – огромную помощь в ходе всего движения власти получали от лояльных к ним «верных» тарханов и старшин.

Итак, мы вправе полагать, что осуществляя усмирение башкир посредством регулярной армии, Российское государство вело типичную колониальную войну, которая, по сути, ничем особо не отличалась от аналогичных войн названных выше европейских стран-метрополий. Однако здесь уместен и другой вопрос: а какова грань между понятиями «колониальная война», «восстание» и «национально-освободительная война»? В доступной нам литературе определение термина «колониальная война» мы не встретили, поэтому постараемся обосновать нашу мысль.

Российская империя в 1735–1740 гг. в Башкирии вела крупномасштабные военные действия регулярной армии с целью подавления вооруженного сопротивления населения (в основном башкирского), не согласного с навязываемой ему системой социально-экономической власти. Война велась от имени государства, притом с ярко выраженной политической целью – устранение военного сопротивления башкир, как препятствия для окончательного распространения на них всей полноты своей социально-политической и экономической системы. Это же обстоятельство можно рассматривать и в плане идеологической основы действий чиновничества, военного командования.

Царская власть де-факто признавала лидеров башкир за воюющий противоположный лагерь – направляла им письма, приглашала на переговоры (хотя они в основном заканчивались арестами), обещала амнистии и т.д. Но наибольшую опасность власти усматривали в политическом аспекте: в переговорах или попытках союза лидеров башкир с казахскими ханами, джунгарским контайшой, каракалпаками, крымским ханом, турецким султаном. Они воочию видели опасность «отложения» башкир из российского подданства, фактически признавая этим наличие политической цели у восставших. В восстании не приходится говорить об этих характерных политических целях.

Гуго Гроций в названном знаменитом трактате «О праве войны и мира» делил войны на публичные и частные. К первым он относил войны, ведущиеся органами государственной власти. Частные войны – это те, которые ведутся лицами, не являющимися носителями гражданской власти. Военные действия, предпринимаемые народом в целях самообороны, для защиты своих естественных прав, своего достояния, являются предусмотрительностью и заботой о себе и не противоречат природе человеческого общества. Такие войны автор считает частными и справедливыми [24]. Публичные войны, ведущиеся против частных лиц и властью должностных лиц, Гуго Гроций относит к несправедливым и такими считает прежде всего колониальные войны [25]. Примечательно, что термин «восстание» он не употребляет.

Таким образом, движению 1735–1740 гг. со стороны башкирского народа присущи все характерные признаки справедливой освободительной войны, предпринятой в целях защиты своего естественного права на вотчинные земли, позволяющего им вести традиционный образ жизни. С учетом безусловной башкирской национальной основы выступление 1735–1740 гг. мы вправе называть национально-освободительной вой­ной башкир.

В этой связи весьма противоречивой представляется высказанная точка зрения о том, что «борьбу башкир за соблюдение русскими властями условий присоединения вряд ли можно считать войной против России..., акции русского царизма трудно считать войнами за завоевание Башкортостана. Башкир не надо было завоевывать, они с середины XVI века считали себя подданными русского царя» [26]. Позиция является неубедительной потому, что она основана на советских стереотипах. Автором как бы отрицается двухсотлетнее учреждение Российским государством своей власти среди башкир военным путем. Мы вправе предположить, что это является колониальным завоеванием, или, по Гуго Гроцию, несправедливой публичной войной. Кроме того, названная позиция упускает из виду и такой фактор, как вовлечение в эти процессы значительных слоев других народов края, движение которых также носило справедливый характер.
Вызывает вопросы давно прочно установившаяся и неоспариваемая точка зрения относительно того, что все выступления русских крестьян именуются не восстаниями, а крестьянскими войнами: крестьянские вой­ны под руководством Ивана Болотникова в 1606–1607, Степана Разина в 1667–1671, Кондратия Булавина в 1707–1708, Емельяна Пугачева в 1773–1775 годах.

Башкирское движение 1735–1740 гг., безусловно, имело политические («отложиться» из-под власти царя, желание перейти под сюзеренитет крымского хана, турецкого султана, казахских ханов, попытка образования башкирского ханства) и национально-освободительные мотивы.
Следует учесть и тот факт, что при подавлении выступлений башкир одну из главных ролей играл национальный фактор, успешно используемый царскими властями: «…поощрять на то надобно, дабы они меж собою всегда в ссоре находились» [27]. В силу этого башкиры властями преподносились, и на самом деле перед рядовым обывателем представали, народом, враждебным русскому государству и любому переселенцу в эти места. Но будем справедливы – этому, в первую очередь, способствовал особый статус самих башкир, их земельные права. Для постоянно растущего потока переселенцев, а также для самих властей, эти права башкир постепенно превращались лишь в досадное препятствие для свободного землепользования. Поэтому факт активного участия другого населения на стороне властей в основном можно объяснить лишь этим обстоятельством. Но здесь мы обязательно должны отметить и другой немаловажный факт – башкирские восстания, равно как и участие на стороне властей пришлого населения, прежде всего имели не межэтнический, а сугубо социально-экономический фактор.

В то же время, в отличие от выступлений русских крестьян, упомянутый национальный фактор в башкирских восстаниях стимулировал жестокость властей при их подавлении. В частности, в 1735–1740 гг. подавление башкир порой принимало вид повального уничтожения враждебного всей российской государственности народа. О геноциде, о чем с легкостью судят некоторые авторы, мы речь не ведем, поскольку Россия вела войну не на уничтожение башкир как народа, а с целью ускорения их интеграции в свою государственную систему посредством войны. Однако эту грань царские власти зачастую переходили, проводя жесточайшие акции, независимо от того, участвовала ли та или иная группа в восстании. К примеру, была ли необходимость в розыске и массовом истреблении регулярными войсками башкирского населения, скрывшегося от карателей в горно-лесной Башкирии летом 1740 года? У историков до сих пор нет соответствующей оценки, более того, напоминание о подобных фактах, вплоть да недавнего прошлого, считалось покушением на «исторически сложившуюся дружбу народов».

В заключение отметим, что материал не должен восприниматься как радикальный взгляд на историческое и нынешнее состояние российского общества, на русско-башкирские отношения прошлого и настоящего. Он основан лишь на научных, широко известных источниках, на их анализе и критическом подходе автора.

Литература

1. Чулошников А.П. Феодальные отношения в Башкирии и башкирские восстания XVII–XVIII вв. // Материалы по истории Башкирской АССР. Часть I. – АН СССР, Москва – Ленинград, 1936.– С.19.
2. Материалы по истории Башкортостана. Том VI. Оренбургская экспедиция и башкирские восстания 30-х годов XVIII века (авт.-сост. Демидова Н.Ф.). – Уфа, 2002.– С.10.
3. Кузеев Р.Г. Народы Среднего Поволжья и Южного Урала. Этногенетический взгляд на историю. – М., 1992. – С.137.
4. Валеев Д.Ж. Очерки истории общественной мысли Башкортостана. – Уфа, 1995. – С.59.
5. Доннелли А.С. Завоевание Башкирии Россией в 1552–1740 гг. – Уфа, 1995. – С.28–29.
6. Султанов Т.И. Россия и Казахстан: история и проблемы взаимодействия (XVII– начало XX в.) // Россия, Запад и мусульманский Восток в колониальную эпоху. – СПб., 1996. – С.19.
7. Зинуров Р.Н. Башкирские восстания и индейские войны – феномен в мировой истории. – Уфа: Гилем, 2001. – С.48–58, 80–82.
8. Гроций Гуго де Гроот. О праве войны и мира. – М., 1994.
9. Никитин М. Основные моменты колонизации Башкирии // Хозяйство Башкирии. Ежемесячный журнал. – Август – сентябрь 1928 г. №6–7. – С.73.
10. Гроций Гуго де Гроот. – С.56.
11. Башкирские шежере. – Уфа, 1960. – С.33, 67.
12. Там же. – С.33, 117.
13. Акманов И.Г. Башкирские восстания XVII–XVIII веков – феномен в истории народов Евразии. – Уфа: Китап, 2016. – С.34.
14. Карамзин Н.М. История государства Российского. Кн.3, Т.VII. – Ростов н/Д., 1997, – С.48; Татищев В.Н. История Российская. Т.V. – М., 1997. – С.265; Соловьев С.М. История Российская с древнейших времен. Кн.3, Т.IV. – М., 1993. – С.489.
15. Соловьев С.М. История Российского государства с древнейших времен. Кн.3. Т.IV. – М., 1993. – С.486–487.
16. Скрынников Р.Г. Россия накануне «смутного времени». – М., 1981. – С.94.
17. Иловайский Д.И. Очерки отечественной истории. – М., 1995. – С.227.
18. Карамзин Н.М. История государства Российского. Кн.3, Т.IX. – Ростов н/Д., 1993. – С.481.
19. Демидова Н.Ф. Башкирские восстания 30-х годов XVIII в. // Материалы по истории Башкортостана. Т.IV. – Уфа: Китап, 2002. – С.7.
20. Чулошников А.П. Феодальные отношения в Башкирии и башкирские восстания XVII и первой половины XVIII вв. // Материалы по истории Башкирской АССР. Часть I. – Москва – Ленинград: Издательство АН СССР, 1936. – С.24.
21. Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. – М.: Издательство МГУ, 1996. – С.494–495, 493.
22. Чулошников А.П. – С.29, 33.
23. Зинуров Р.Н. – С.290–291.
24. Гроций Гуго де Гроот. – С.67–68.
25. Там же. – С.185–188.
26. Акманов И.Г. Башкортостан и Россия: взаимоотношения в середине XVIII века // Доннелли А.С. Завоевание Башкирии Россией в 1552–1740 гг. – Уфа, 1995. – С.24.
27. Демидова Н.Ф. – С.10.

Читайте нас: