Повесть «Кленовые листья». Часть 2

Первая часть - https://vatandash.rbsmi.ru/articles/literatura/Povest-Klenovie-listya--Chast-1-93161/

Началась новая жизнь. Она была другая – без Вильдана, в крохотной и темной квартирке на первом этаже старого дома. В подъезде пахло грязными котами и прогнившей канализацией. Карима продала свои сережки и кольцо с рубинами, закинула на старые антресоли толстые журналы и книги по инфекционным болезням, уже не отвечала на звонки своего руководителя по диплому и с головой ушла в работу, чтобы накопить хоть немного денег. Одежды хорошей у неё было достаточно, года на два-три хватит. Вот Шаура растёт не по дням, а по часам, ее нужно кормить и одевать, скоро пойдет в школу. Нужно покупать мебель в дом и выкинуть все старьё, оставшееся от умершего хозяина. Самое главное – необходимо срочно поменять жуткие обои, сразу не понравившиеся Шауре.

Вильдан ни разу не дал денег. Он сразу же привёл в квартиру новую жену, у которой уже был виден округлившийся живот. Она надменно прошла мимо старушек на скамеечке у подъезда и даже не поздоровалась с ними. Те дружно плюнули ей вслед и решили, что не на ту променял свою Кариму глупый Вильдан, не на ту. А недавно, судя по розовым бантикам на одеяльце, она родила девочку. Все это рассказала Кариме Аглая Львовна, которая пришла к ней в больницу попрощаться. Ей не хотелось жить в доме, из которого ушла ее единственная подруга. Она срочно продаёт свою квартиру, потому что приняла настоятельное предложение своего недавно овдовевшего старого друга стать его женой. На днях уедет в Саратов скрашивать его печальное одиночество.

Аглая Львовна, жеманно взмахнув руками в браслетах и кольцах, вздохнула, после всплакнула, притронулась к уголочкам своих глаз кружевным платком и уже твёрдым голосом сказала, что у Каримы в новом жилье, как чувствует ее старое сердце, нет даже приличной койки. Именно поэтому Карима немедленно должна вывезти из ее квартиры старинную добротную мебель, доставшуюся в наследство от родителей, которые были почти дворянского происхождения. Аглая Львовна даже не стала ее слушать, приложилась к губам пальчиком с огромным золотым перстнем и строго покачала головой. Вынула из лаковой сумочки запасные ключи, положила их на стол перед потерявшей дар речи Каримой и, пристально посмотрев на неё в свой лорнет, величественно удалилась, шурша шелковой юбкой.

Машину для перевозки мебели дала больница. Осталось только поменять обои с нелепыми кленовыми листьями. Шаура вечерами тихо царапала их вилкой, старательно закрашивала акварельными красками, пачкая платье и руки.

Наступил долгожданный день, и Карима привела дочку, которую оставила на выходные у своей медсестры, в их жилище, ставшее похожим на музей. Шаура остановилась в дверях – теперь это была нарядная квартира со светлыми обоями, с розовыми бархатными шторами, с настоящим диваном и комодом на резных ножках. Она захлопала в маленькие ладошки и со счастливым визгом бросилась на бархатный диван. Девочка знала, что нехорошие кленовые листья улетели и, наконец, отпустили душу ее бабушки на небо. Она, а кто же иначе, и прислала им красивые, как у ее подружки-артистки, диван, шкаф, стол, стулья со смешно изогнутыми кривыми ножками и большое зеркало в красивой золотой раме, в которое будет теперь смотреться мама. Девочка, как завороженная, трогала дверцы резного буфета в их сказочной кухоньке, с восхищением смотрела на белоснежные, с золотым рисунком, чашки и блестящие ложечки на столе с белой скатертью.

Скоро Шаура пошла в школу, подружилась с тем мальчиком из класса, и он помогал ей носить тяжёлый портфель с книжками. Карима работала, брала дополнительные ночные дежурства в больнице, девочка была сыта и одета. Они не бросили занятия музыкой. Вечерами Шаура занималась на пианино у соседей, которым Карима платила немного денег и угощала их своим бэлешом. Вильдан, вычеркнувший ее и свою дочь из своей жизни, постепенно уходил и из ее жизни тоже. Она старалась не вспоминать его, и теперь, когда муж иногда приходил к ней во сне, не просыпалась в липком поту и с дрожью в теле. «Не греются под солнцем, который светит другому», – вспомнила Карима поговорку своей бабушки и однажды, как противную сорную траву у подъезда, напрочь вырвала с корнем и выкинула вон последние мысли о любимом человеке, которые продолжали цепляться за память. Ей стало легко. Она больше не вспоминала о нем, но вдруг бывший муж неожиданно напомнил о себе сам.

Она помнит тот день… Ее срочно вызвали в приемный покой, где у окна, прижав к груди плачущего ребёнка, спиной к ней стоял мужчина в хорошем пальто, а рядом на кушетке, закрыв лицо руками, сидела, всхлипывая, белокурая женщина.

– Карима Султановна, – шепнул дежурный врач. – На «скорой» привезли, только что. Посмотрите, пожалуйста, похоже на острый остеомиелит правой ножки. Температура под сорок. Уже были судороги. Девочка. Шарипова Альмира Вильдановна, два с половиной годика.

Карима похолодела и увидела широко раскрытые глаза резко повернувшегося к ней бывшего мужа, полные отчаяния, боли и растерянности. Женщина тоже вскочила со своего места и, вцепившись в ее руку, захлебнулась в рыданиях:

– Доктор, дорогая, помогите, прошу Вас! Вы, говорят, можете все! Пожалуйста!

– Здравствуй, Карима. Здравствуйте, Карима Султановна! – Вильдан поперхнулся и начал говорить что-то бессвязное. – Дочка заболела... Горит вся. Сказали, что осложнения после инфекции. Рад встрече... Отит у неё был сильный зимой, ушки болели. Спасите ее, пожалуйста!..

И вдруг женщина рядом, его жена, резко отдернула руку, в ее глазах, наполненных слезами, вдруг заплясали злые огоньки, и из несчастной и убитой горем матери она в мгновение ока преобразилась в надменную особу с каменным лицом и стиснутыми губами. Она узнала в докторе бывшую ненавистную жену своего мужа, и через секунды плач ребёнка заглушили ее истерические вопли. Красивое лицо исказилось страшной гримасой, она быстро заговорила, разбрызгивая вокруг слюну и глотая слова, сильно ударила по руке мужа, пытавшегося ее успокоить. Она работает в министерстве и немедленно просит убрать с глаз долой этого врача или увезёт ребёнка домой, и вся эта паршивая больница будет отвечать, если что-то произойдёт с ее девочкой! И если ребёнка сейчас же не посмотрит другой специалист, то она позвонит кому нужно!

Кариме стало жаль Вильдана. Она чувствовала, что ему неудобно и не- хорошо, но на его руках был плачущий ребёнок, и он не мог ни остановить жену, ни закрыть ее красивый, источающий поганые слова красивый рот, ни провалиться от стыда сквозь пол приемного покоя.

– Хорошо, – спокойно сказала тогда Карима и ушла к себе в отделение. Жена Вильдана настояла, чтобы ребёнка лечил другой врач. Девочку передали доктору, которая недавно приехала из районной больницы и на днях устроилась в отделение. Палатная медсестра тихо шепнула Кариме, что мама девочки ходила к главному врачу и пригрозила разборками, если к ее ребёнку, не дай Бог, подойдёт «ваша Карима Султановна».

Кариме было жалко девочку, она знала эту нехорошую хворь как свои пять пальцев. Сколько детишек вытянула она из цепких лап этой коварной и злой болезни! Вспомнила всех, до единого, девочек и мальчиков, которых ждала инвалидность, но она вылечила их, и они стали крепкими и здоровыми ребятами. Благодарные родители до сих пор помнят ее, присылают открытки и цветы. Но она не имела права ослушаться негласного приказа...

Молодой неопытный доктор, которая прошла мимо Каримы с гордо поднятой головой, назначила маленькой Альмире, чего так она боялась, «массивную остеотропную антибиотикотерапию». Кризис прошёл, но у ослабленной болезнью малышки на фоне сильных, бьющих прежде всего по крохотным ушкам, лекарств неожиданно началось стремительное и неконтролируемое падение слуха, и из больницы родители забрали уже полностью и бесповоротно оглохшую девочку...

Шли годы, и из редких писем Аглаи Львовны, которая даже в своём далеком Саратове была в курсе всех новостей в их доме, Карима знала, что жена Вильдана больше детей не родила. Девочка после потери слуха перестала и разговаривать, ее отдали в спецшколу. Альмира стала глухонемой, очень красивой девочкой с белокурыми, как у мамы, волосами и голубыми глазами. Когда она приезжала на каникулы, кивком головы здоровалась с бабушками у подъезда и, радуясь встрече, издавала тихие ласковые звуки, а бабушки украдкой вытирали слезы. Она была похожа на белую кошечку из их подъезда, и ее все любовно называли Принцессой, как и ту красавицу с голубыми глазами и пушистым хвостом, а ее надменную маму, так и не научившуюся здороваться со старушками, не любили, хотя она стала большим начальником в своём министерстве.

Зато все жалели непутевого Вильдана, который совсем скис. Его, в костюме и с толстым портфелем, каждый день увозила из дома и привозила с работы большая белая машина с водителем, но улыбка навсегда исчезла с его печального лица. Старые женщины, провожая его поникшую спину взглядом, потом долго шептались и говорили, что и Вильдана, и его противную Расиму Шамилевну, возомнившую себя чуть ли не царицей, наказывает Всевышний за слезы Шауры и сломленную судьбу Каримы. Они печально качали седыми головами – вот только за грехи родителей почему-то достаётся безгрешным детишкам.

Но они не знали, что судьба, напротив, была милостива к Кариме. Она теперь хорошо зарабатывала. Денег хватало на сытую жизнь, на музыкальные занятия Шауры, которая, как и раньше, заходила к соседям, потому что своё пианино просто не поместилось бы в их квартирке. Даже съездили на отдых на теплое море, откуда вернулись загорелые и довольные.

Купив хорошую швейную машинку, Карима сама шила добротную одежду себе и дочери. Шаура училась хорошо, росла приветливой, послушной и все больше становилась похожей на Вильдана. Она знала, что у неё есть сводная сестра, которая не слышит и потому не умеет говорить, и сказала как-то маме, что, когда станет взрослой, она обязательно с ней встретится. Дети ни в чем не виноваты, а у эгоистки-одиночки, как называла она себя в шутку, должна же быть на этом свете хоть одна родная «сестринская» душа! Мама улыбнулась и одобрительно кивнула головой.

Шаура помогала матери во всем и никогда не задавала ей вопросов про отца, который жил с ней в одном городе, работал в хорошем банке, но ни разу не поинтересовался, как живет его бывшая семья. Но ведь он мог встретиться с дочкой, поговорить с ней и узнать, как она живет, купить ей много-много мороженого и пирожных, ведь бывших детей не бывает! Значит, не хочет...

Карима слушала Шауру, гладила ее по голове и говорила, чтобы она не обижалась на папу, который очень занят. Отец ее любит и рад тому, что дочка хочет стать врачом. Она чувствовала, что Шаура не верит, и ей порой становилось обидно не за себя, а за ребёнка, на ее глаза наворачивались слезы. Но Карима не плакала и, когда вспоминала первые тяжёлые годы после развода, ей казалось, что все это было уже не с ней.

Замуж Карима Султановна не вышла, хотя у неё был друг, врач из ее больницы. Он часто приходил к ним в гости, приносил цветы и разные подарки, а Шауре – книжки и сладости, помогал по хозяйству. У Каримы всегда был полный порядок с сантехникой, а диван Аглаи Львовны, на котором любила прыгать Шаура, крепко стоял на своих витых ножках. Шаура привыкла к гостю и однажды даже спросила, когда же мама, наконец, выйдет замуж за Бориса Абрамовича, но Карима не хотела уезжать из родного города. Вскоре Борис Абрамович уехал один в далекий Израиль в серьезную клинику, где главным врачом работал его родной дядя. Когда его провожали в аэропорту, грустно было всем. Карима знала, что он любит ее, похожую на его маму – темноволосую смуглянку. Борис долго молчал, прижав ее к груди. Шаура сказала ему тогда, что она очень любит дядю Борю и будет скучать по нему.

По его лицу потекли слезы, и Карима тоже заплакала, потому что знала, что прощаются навсегда...

Отец вдруг странно захрипел. Шаура, вскочив, наклонилась над его лицом, но Вильдан, глубоко вдохнув, снова задышал ровно и спокойно. Но тут послышался прерывистый храп с тонким, как мышиный писк, присвистом, и Шаура, вздрогнув, оглянулась на задремавшую в кресле Расиму Шамилевну.

На ее одутловатом и болезненно-рыхлом лице не было даже отдаленного намёка на былую красоту. Шаура перевела взгляд на большую фотографию, с которой, цепко обняв ее отца и хищно прищурившись, смотрела очень красивая женщина с белокурыми кудряшками и надменно-холодным взглядом синих, как васильки, глаз. Лёгкая ухмылка, глубокие ямочки на счастливом лице, точеная, как у фарфоровой куколки, фигура с высокой грудью, горделивая осанка... Что-то неуловимо-аристократичное от Аглаи Львовны было в этой красавице, но бабушкина подруга была другая – открытая и солнечная. Недавно она разговаривала со старожилками дома, и ей сказали, что ее до сих пор поминают добрым словом женщины в подъезде, которым, уезжая в Саратов, она раздала свои красивые безделушки, постельное белье, новую обувь, даже дорогую фаянсовую посуду. Только все свои шляпки, до единой, взяла с собой в коробках, которые не умещались в приехавшей за ней машине, и грузчики шепотом, беззлобно, ругали эту странную, похожую на манекен с нарисованным лицом, женщину с ярко накрашенными губами.

Когда Шаура впервые увидела эту фотографию, подумала о том, что отец действительно просто не мог не влюбиться в эту женщину и навсегда потерять голову. И не только потерять рассудок от ее чудного запаха, ласковых слов и жарких объятий, но и забыть, безжалостно перечеркнуть своё прошлое, не подумав о том, как же будут жить без него два безумно любящих его сердечка... Что поделаешь? Любовь зла – сгорающий от чувств отец взял и выкинул вон из жизни, как осточертевший хлам, свою первую любовь и маленькую девочку, с которой носился по квартире, подбрасывал ее аж до потолка и после, хохоча, ловил заливающуюся смехом дочку прямо у пола. Да, любовь зла... Нет, Шаура Вильдановна не осуждала отца, потому что их семейная история была всего лишь одной из многих и многих жизненных драм, бесконечно происходящих в этом мире, городе, даже в ее больнице. Все просто: их тихую семейную идиллию расколол на «до» и «после» обыкновенный любовный треугольник, в котором кто-то один всегда остаётся лишним. Этим лишним оказалась ее мама вместе с дочкой...

Где-то в глубине души, оглядывая уже зрелым взором своё прошлое, она даже была рада тому, что случилось тогда в их жизни. Мама ее, молодец, нашла место под солнцем и для себя, и для дочки, не пала духом, а стала только сильнее. Ее, признанного в городе инфекциониста, наградили почетным званием. Мама никогда не была одинокой: рядом была дочь, а после – и любимый сын, как она ласково называла Шатмурата, появились славные внуки. Все свои молодые годы она была любима, у неё был верный друг, который так и не женился. Он приехал, уже седой и постаревший, на ее похороны из далекого Израиля. А отец не пришёл...

Больше всего Шаура радовалась за себя: ведь могла вырасти избалованной и никчёмной в этой огромной квартире, как это часто бывает с детьми, выросшими в легкой жизни без проблем. Но самое главное – она была благодарна судьбе за то, что встретила на линейке первоклассников в школе единственного мужчину на свете. Его тоже бросил отец, который на старости лет оказался ненужным детям «новой тетеньки» и остался один, как перст. Но Шатмурат сам разыскал его, старого и больного, нанял сиделку, содержал его все эти последние годы и был безмерно счастлив.

Ее муж сделал все для того, чтобы Шаура не плакала, а дети никогда не смотрели с завистью и со слезами на глазах на тех, кого за руку крепко держали отцы. Шаура иногда приходила с Шатмуратом к его старику, смотрела на них и боялась признаться и себе, и матери, что и она очень хотела бы хоть краешком глаза глянуть на своего отца. Он был где-то совсем рядом, жил с ней в одном городе. Его кровь текла в ней, напоминая о себе и будоража память. Бессонными ночами она мечтала об отце, вспоминала его огромные руки и улыбающееся лицо, представляла встречу с ним. Мысли материализуются, сказала как-то ей дочь, и судьба, действительно, неожиданно свела ее с отцом почти через полвека...

После той злополучной аварии за ней приехал сын и отвёз на кафедру. На душе было скверно, настроение испортилось окончательно, и Шаура Вильдановна попросила кофе. Перед глазами, как мухи, все ещё мельтешили эти ненавистные с детства кленовые листья. Постучали в дверь.

– Шаура Вильдановна! – улыбнулась в дверном проеме методистка. – К Вам пришли!

В кабинет вошла незнакомая женщина, поздоровалась и назвала своё имя. Она социальный работник, пришла по просьбе Вильдана Гильмановича, ее отца. У Шауры подкосились ноги, она медленно опустилась в своё кресло и ватной рукой махнула гостье, приглашая на диван. Она молча слушала ее неторопливую речь, которая закружила голову и тысячами острых иголочек вонзилась в ее обмякшее тело. Вильдан Гильманович очень просит ее помочь, у него беда. Некоторое время назад он перенёс тяжёлый инфаркт, встал на ноги, сейчас на инвалидности, но недавно удар, уже второй, хватил его жену, Расиму Шамилевну. Ее вчера привезли из реабилитационного центра домой, вроде стало получше – начала разговаривать, ходить при помощи палочки, но он не знает, как ему быть и что делать дальше. На улицу он выйти не может, поскольку очень слаб, помочь некому. Они одни на всём белом свете, и он очень просит зайти Шауру Вильдановну к ним. Его дочь – хороший врач, Вильдан Гильманович знает об этом. Институт не так далеко от дома, и он очень надеется, что Шаура Вильдановна выкроит для него полчасика.

А где же Альмира, их дочь? Шаура Вильдановна тут же осеклась – прошло много-много лет, она ведь ничего не знает о сводной сестре. Где она, жива ли? Аглая Львовна скончалась давно, и Шаура уже ничего не знала о жизни того дома и судьбе домочадцев большой квартиры.

Женщина назвала код подъездной двери, оставила номер телефона и ушла. Шаура растерялась, закрыла пылающее лицо руками. Посидев, вскочила и открыла настежь окно. Что делать? Как быть? Нужно ли ей ворошить прошлое и встречаться с отцом, которого не видела столько лет? Что она скажет ему? А его Расима Шамилевна? Вот ее она не хотела видеть, это точно! Шаура Вильдановна встала у окна и посмотрела на хмурое небо.

Мама, мама, дорогая… Она давно на небесах, посоветоваться ее доченьке не с кем. И свекрови нет, ушла вслед за ее мамой. Вопросов, как осенних листочков, круживших за окном, было несметное количество, и она не находила ответа ни на один из них. Холодный ветер хлынул в открытое окно, растрепал волосы Шауры Вильдановны и вдруг неожиданно разогнал, словно тучи, сомнения в ее взбудораженной душе. Она вспомнила своего седого Шатмурата, радостно навещающего каждый день своего отца, который, кстати, не сам нашёл сына, а он – его... Дрожащей рукой Шаура Вильдановна набрала номер телефона и слабому мужскому голосу еле выдохнула, что звонит Шаура и через полчаса она будет у него.

В магазинчике рядом купила еду, фрукты, большой торт и позвонила в дверь, теперь уже железную. Прислушалась к тишине и уловила приближающиеся шаги шаркающих ног и глухой стук палочки об пол. Сердце ее бешено застучало, она схватилась за грудь, но, когда заскрежетал дверной засов, Шаура была спокойна как никогда. Дверь открылась, и ее сразу, как в больничной палате со стариками, обдало запахом лекарств, болезни и уходящей жизни. Отец, сгорбленный и с потухшими глазами под черными кустистыми бровями с проседью, не мигая, смотрел на свою дочь, которую он не видел с тех пор, когда грузовик, в который загрузили вещи его бывшей жены, увёз их из этого дома. Он не пришёл их провожать, но знал от Аглаи Львовны, которая перестала с ним здороваться, что Шаура в тот день громко плакала и звала его. Артистка, презрительно скривив свои тонкие губы, процедила тогда, что он ирод, и его родители перевернулись в гробу от недостойного поступка сына...

Они поздоровались, и отец пригласил ее пройти в гостиную. Шаура медленно шла по длинному коридору мимо многочисленных дверей, прислушиваясь к шагам еле плетущегося следом отца и, наконец, увидела ее – тетеньку, лишившую маленькую девочку, безумно любящей своего папу, счастья сидеть на его плечах, скакать по огромной квартире и дико визжать от счастья и страха одновременно. Она сидела в кресле, подоткнутая со всех сторон клетчатым пледом, с кучей таблеток на столике и с пустым взглядом выцветших глаз.

– Здравствуйте, Расима Шамилевна! – Шаура попыталась улыбнуться, увидев это жалкое и больное лицо. Но вдруг осеклась, узнав в ней свою бывшую больную, которую вела в своё время. Расима Шамилевна кивнула головой, поздоровалась и опустила глаза.

Потом они с отцом долго пили чай на кухне. Им было неловко, оба молчали. Первым заговорил отец. Он, конфузясь, называл ее сначала по имени-отчеству, а после того, как Шаура взяла его за руку и, шутя, попросила оставить в покое ее отчество, он заплакал. Шаура обняла его за плечи и сказала, что вот, наконец, они и встретились – отец и дочь. Он не просил прощения, не говорил, что наделал кучу ошибок и глубоко раскаивается, что он всегда помнил о ней и ждал этой встречи... Действительно, все это было бы уже лукавством, пустой болтовней и ненужными оправданиями, возвращением в давно умершее прошлое – и для него, и для неё. Он просто сказал, что был для неё плохим отцом.

Шаура спросила про Альмиру. Старик оживился, сказал, что его Принцесса жива-здорова, уже лет двадцать, как уехала с внучкой в Москву, где он давным-давно купил для неё квартиру. Он замолчал и, вздохнув, снова заговорил. Она ни разу им не позвонила и не навестила, домашних телефонов теперь нет, а номера мобильного ее они не знают, на письма не ответила. На немой вопрос Шауры он потупил глаза и тихо сказал, что и для Альмиры он был плохим отцом, а для жены, которая сейчас, возможно, по его вине болеет, так же, как и для ее матери, был плохим мужем. По его дрожащим рукам Шаура поняла, что отец боится ее вопросов, и она промолчала.

Он знал о дочери все: о том, что она доктор и профессор, хороший кардиолог, что ушла из жизни Карима. Похвалил ее мужа, уважаемого в строительных кругах руководителя, даже знал имена ее внуков. Отец говорил медленно, словно обдумывая каждое свое слово, а Шаура смотрела на него и не знала, жаль ей отца или нет. Мысли роились в голове, и она не успевала за ними. Да, жизнь, действительно, бывает непредсказуемой. Вот на старости лет остался один с больной женой в пустой, увешанной древней паутиной квартире, которая уже источает запах тлена и близкой смерти, жадно дышащей со всех ее углов. Мама ее, возможно, оказалась намного счастливее его – нянчила внуков и пела им колыбельные...

Шаура уже не слушала отца, и его глухой голос звучал словно из далекого прошлого, которое уже было ей неинтересно. Она пыталась отогнать свои мысли и… не могла. Вот как, оказывается, бывает в жизни! Сидит сейчас Шаура напротив отца и пьёт с ним чай в квартире, по которой когда-то шлепали ее крохотные ножки. И это не сон, а явь, не грезы, а реальность, в которую трудно поверить! Отец ни словом не обмолвился о ее матери, и Шауре стало немного обидно. Он говорил долго, и, когда уходила, у неё уже был план, как быть и жить дальше.

Дома, посоветовавшись с Шатмуратом, позвонила сиделке его отца. Уже на следующий день у ее стариков, засучив рукава, принялась за уборку приехавшая из той же деревни немолодая, но ещё крепкая и опрятная Асма-апай, дети которой, оставив родное гнездо, разлетелись в разные стороны. За больным отцом и его женой Шаура закрепила Фарита – своего аспиранта, который уже завершил работу над диссертацией и был почти свободен.

В свободные минуты она обязательно забегала в гости, подолгу пила со стариками чай и пыталась как-то развеселить Расиму Шамилевну, которая, нервно моргая бегающими глазами, каждый раз, когда приходила Шаура, начинала дрожать мелкой дрожью, заикаться и надрывно кашлять от волнения. Шаура чувствовала, что ей неловко и плохо, и она знала, от чего. Ей было жалко эту седую женщину с перекошенными губами, которые она пыталась собрать в улыбку и не могла. В ее душе не было злорадства, потому что беззащитная и больная старость так же безгрешна, как и невинный младенец. Она всегда с трепетом и какой-то внутренней искренней жалостью смотрела на плачущих детишек и на трясущихся стариков с худыми руками и высохшими ногами, многим из которых судьба уготовила несчастное одиночество, больничную койку с ее уколами, капельницами или, ещё хуже, безжалостный нож хирурга. Шауре было искренне жаль их, обиженных, капризных и покинутых собственными детьми. Ей всегда хотелось сказать им что-то доброе, ласковое и приобнять, как доверчивого малыша. Эти старые немощные люди, зачастую прожившие дурную и порочную жизнь, вызывали у Шауры непонятную тоску и боль. Она знала, что своим жутким настоящим они давно уже искупили грехи прошлого, теперь нуждаются только в сострадании и поддержке. У неё не было обиды ни на отца, ни на его жену.

Несколько раз Шаура приходила к отцу в гости со своей семьёй. Он оживал, выпивал по маленькой стопочке с зятем, и бледные щёки его становились румяными, как пироги, которые пекла для гостей Асма-апай. Присоединялась к ним и его жена. Садилась рядом с мужем и иногда, прикрыв кривые губы платочком, беззвучно смеялась одними выцветшими глазами шуткам Шатмурата.